При загадочных обстоятельствах. Шаманова Гарь
Шрифт:
Больше всего поражала передняя стена. Без окон, она, как церковный иконостас, была увешана иконами и цветными литографиями с божественными сюжетами. Перед стеной с потолка свисала на медной цепочке фиолетовая стеклянная лампадка с тоненькой восковой свечкой, а под самым потолком тускло светилась маломощная электрическая лампочка.
Рассматривая от порога иконы, Антон с некоторым замедлением сообразил, что, кроме черного кота, в доме никого нет. Кротов кашлянул и не то шутя, не то серьезно произнес:
— Федо-о-ор!
— Ор-ру-у!.. — коротко отозвалось эхо.
Кот, вскинув голову, сверкнул зеленоватыми глазами и опять свернулся клубком. За дверью послышались грузные шаги. Дверь, скрипнув, отворилась, и с подойником парного молока вошел кузнец. Сняв с меднорыжей седеющей головы картуз, он будто поклонился Кротову:
— Здоров будь, Михал Федорыч, — повернулся к Антону. — И вы, молодой человек, здравствуйте.
После этого грузно прошагал к буфету. Достал из него несколько глиняных кринок. Начиная сцеживать в них из подойника молоко, как будто оттягивая время, медленно заговорил:
— Садитесь там… Разговор, можа, долгий получится… Вот, с хозяйскими делами справлюсь…
— Так, Федя, и живешь, как на казарменном положении, — усаживаясь на лавку возле окна, вздохнул Кротов. — Корову сам доишь. Разве мужское это занятие, к примеру спросить?.. И чего ты только терпишь холостяцкую жизнь?
— Бог терпел и нам велел, — спокойно ответил кузнец.
— Женился бы давным-давно, детишек завел. Это — цветы жизни, можно сказать.
— Пошли тебе бог их полный букет.
— У меня, Федя, внучка уже имеется.
— И слава богу.
— Вот дался тебе бог. Влип ты, Федя, в религию, как несмышленая муха в мед.
Кузнец промолчал. Нагнувшись, достал из-под буфета консервную банку, плеснул в нее остатки молока из подойника и, поставив банку на пол, скомандовал:
— Жук!
Дремавший на кровати кот молнией метнулся к банке. Кузнец молча вынес из дома нацеженные кринки. Достал из печи чугун с горячей водой. Ополоснул подойник, унес его за дверь. Погремел во дворе рукомойником. Шикнул на загоготавшего гуся, похоже, загнал в хлев корову и вернулся в дом. Однако начинать разговор не торопился. Убрал со стола в сундук библию, как будто она ему мешала. Придвинул к столу табуретку. Сел и задумчиво уставился в пол.
— Каким образом понимать твое молчание, Федя? — не вытерпел Кротов.
Кузнец тяжело вздохнул:
— Чудится мне, Михал Федорыч, что убили пасечника за золотой крест…
Кротов недоуменно переглянулся с Антоном. Кашлянув, с усмешкой сказал:
— Не совсем понятно, Федор Степаныч, твое заявление. Желательно высказать его в более подробной форме.
— Я не заявляю — подсказываю, из-за чего убийство могло на пасеке совершиться.
— Нам действительно надо знать подробности, — вмешался в разговор Антон, а Кротов тут же представил его кузнецу:
— Это товарищ
Кузнец ничуть не удивился:
— Бирюковых издали по обличью видать. — И с затяжными паузами, словно взвешивая каждое слово, стал рассказывать, как недавно пасечник Репьев предлагал ему за тысячу рублей архиерейский золотой крест с изображением Христова распятия. Крест был старинный и стоил намного дороже, чем тысяча.
— Не поинтересовались у Репьева, где он взял этот крест? — спросил Антон.
— Поинтересовался. Гриня сказал, будто бы в роднике, близ которого остановился цыганский табор, нашел.
— Из Америки с подземным потоком выплыл? — усмехнулся Кротов, но кузнец вполне серьезно ответил:
— Нательные золотые и серебряные крестики раньше в роднике находили. Часовня в старое время стояла там. С годами строение разрушилось. Остатки его Степан Екашев в Отечественную войну на дрова себе увез, оттого теперь и чахнет здоровьем…
— Откуда же, Федя, кресты в роднике оказались? — недоверчиво спросил Кротов.
— Видно, служители после революции зарыли их в землю, а они с водой выплыли. Кресты не для земли делаются.
— По-твоему, Репьев на самом деле мог найти крест?
— Мог найти, а мог и украсть.
— У кого?
— У тех же цыган.
— Думаешь, за это цыгане и убили Репьева?
Кузнец торопливо перекрестился:
— Упаси бог так думать. Винить цыган не хочу. Верней всего, кто-то другой на Гриню руку наложил.
— Кто же, по-вашему? — спросил Антон.
— Я ж ничего особого не знаю. Только подсказываю, что у пасечника был золотой крест.
— Почему уверены, что после убийства Репьева этот крест на пасеке не обнаружен?
Кузнец растерянно посмотрел на Антона, затем на Кротова, но ни слова не произнес.
— Вопрос поставлен конкретно… — строго-официальным тоном начал было Кротов, однако, перехватив осуждающий взгляд Бирюкова, закончил почти просяще: — Ты, Федор Степаныч, не скрывай от нас правды, поскольку, сам знаешь, от этого зависит раскрытие серьезного преступления.
Кузнец посмотрел на него:
— Я ж на самом деле не знаю, можа, нашелся крест, можа, нет. У меня другая думка: пока пасечник не показывал золото — был жив, а как только показал — жизни лишился.
Золотой крест не на шутку заинтересовал Бирюкова, но сколько он ни старался узнать у кузнеца что-нибудь определенное, тот отделывался туманными предположениями и, похоже, сожалел, что затеял этот разговор. Исподволь наблюдая за морщинистым рыжеватым лицом, Антон несколько раз приметил, будто кузнец хочет в чем-то признаться и никак не может набраться для этого решимости. Стараясь приободрить его, Антон сказал:
— Федор Степанович, коль уж решили помочь розыску, то помогайте до конца.