При загадочных обстоятельствах. Шаманова Гарь
Шрифт:
— На удобрения с агрономом понадеялись.
— Чо, паря, твои удобрения? Химия есть химия! Отравили землицу — и только!
— Ну, это, батя, ты перегибаешь.
— Лучше скажи, что недогибаю! За тем же Винокуровским наделом, помнишь, сколько раньше тетеревов водилось, а? Осенью березки от них чернели! А теперь? Дудки! Напылили химией так, что сороки дохнут. В природе, Игнат, все с умом построено, и если ты своей химией чего-то улучшаешь, то другое при этом губишь.
— Вот с умом и надо улучшать.
— Если б он у каждого, ум тот, был!..
Полина Владимировна
— Просчет опять обнаружил наш дед Матвей. Бушует!
Дверь отворилась. В кухню, держа под мышкой огромный арбуз, вошел Игнат Матвеевич Бирюков. За ним, задиристо выставив белую бороду, сердито пристукивая дубовым батогом, сутуло ступал высоченный дед Матвей. Антон засмеялся, обнял отца и деда, спросил:
— Воюешь с молодежью, дед?
— А чо на них смотреть, едри-е-корень! Помешались на химии, отравляют землю.
— Здоровье как?
— Лучше, чем у пионера! — дед Матвей подмигнул: — Самую малость средний возраст перевалил. Если бы в машинах бензином не пахло, мотался бы с Игнатом в поле хоть каждый день!
— Умывайтесь, ужинать будем, — пригласила Полина Владимировна. И, приняв арбуз, спросила: — В райцентр заезжали?
— Это в Серебровку завезли арбузы. Завтра нам обещают.
За ужином шел обычный разговор. Дед Матвей бесхозяйственности не терпел и, обнаружив таковую, непременно и сурово отчитывал провинившихся. И сейчас не скоро он отвел душу, но уж отведя и допив чай с малиновым вареньем, почти сразу, покряхтывая, удалился на покой. Полина Владимировна ушла в кухню, оставила Антона и Игната Матвеевича наедине.
— Ну что с серебровским пасечником? — сразу спросил Игнат Матвеевич. — Кротов мне сказал, что ты этим делом приехал заниматься.
— Пока — загадка, — ответил Антон.
— Не скрывай: на кого след выводит?
— Честно говорю, отец, скрывать нечего.
— Неужели такой опытный преступник был, что все следы замел?
— Следов много, но их расшифровать надо, — Антон помолчал. — Пока все шишки на цыган валятся.
Игнат Матвеевич, повертев в руках пустую чашку, вздохнул:
— Не верится мне, чтобы цыгане такое дело сотворили. Старых дружков Репьева, по-моему, надо искать. Знаешь о том, что он из тюрьмы к нам приехал?
— Знаю. Но старые дружки, говорят, к нему в гости не заявлялись.
— Так они тебе и представятся! Пасека-то на отшибе. Кто там у Репьева гостил, сам бог не знает.
— Каким образом Репьев после тюрьмы в Серебровке оказался?
— Беседовали мы с ним на эту тему. Последнее наказание он отбывал с Захаром Екашевым. Помнишь, с тобой в школе начинал учиться? Так вот, освободились из мест заключения они вместе. Захар сговорил Репьева заехать в Серебровку. Тому здесь приглянулось, и он, решив покончить с прошлым, надумал остаться в колхозе.
— Прошлых привычек за ним не замечалось?
— Никогда. Единственное, от чего Репьев не мог избавиться, это, пожалуй, от выпивки. И то, надо сказать, последнее время значительно умереннее стал пить. На прошлой неделе я как-то заглянул на пасеку, потолковали по душам. Он даже пообещал мне, что со временем и от этой заразы
— Подробностей из его прошлого не знаешь?
— Видишь, сын, в чем дело… — Игнат Матвеевич помолчал. — Когда человек начинает выгребаться на правильный путь, я стараюсь не бередить его старые раны. Вот и Репьеву, когда в колхоз принимали, так сказал: «Прошлое твое нас не интересует. Будешь добросовестно работать, почет и уважение заработаешь. Пойдешь по старой дорожке, — расстанемся быстро».
— За какие дела он был судим?
— Первые три года сидел за хулиганство, потом пять лет схлопотал за какое-то крупное воровство, по-моему, связанное с убийством. Вот тут-то и познакомился с Захаром Екашевым.
— А где сейчас Захар? — опять спросил Антон.
— Где-то по белу свету мотается.
— В Серебровке бывает?
— Как-то разговаривал со Степаном, говорит, нет. Из всех сыновей только старший, Иван, который в райцентре живет, стариков проведует. Остальные разъехались, и как будто не существуют для них родители.
— Что это они так?
— Сам Степан виноват. Можно сказать, с детства замучил парней в личном хозяйстве, ни одному сыну образования не дал. Вот они как ушли на службу в армию, так и не вернулись. А Захар из-за судимости и на службу не попал, заколобродил.
— Кроме Репьева, он еще никого в Серебровку не привозил?
— Как будто нет.
Помолчали. Антон снова спросил:
— Отец, почему Екашев так бедно живет?
Игнат Матвеевич нахмурился:
— От жадности. Денег у него, наверное, уже миллион.
— Ты серьезно?..
— Конечно, не шучу. И дядька Осип, отец Степана, такой же был. Работал, как вол, от зари до зари, а в таких портках ходил, что другой, на его месте, от стыда бы сгорел. В сундук все деньги складывал. Скотины полный двор имел, но мясо в доме было только по церковным праздникам.
— Екашевы из кулаков, что ли?
— Кулаки на чужом труде наживались, а Осип Екашев сам спину гнул и Степана к своей манере хозяйствования приучил, — Игнат Матвеевич задумчиво помолчал. — Правда, при коллективизации чуть было Екашевых не раскулачили — хозяйство-то они большое имели. Наш дед Матвей за них заступился, ни единой скотины со двора Осипа не дал забрать. Представляешь, в знак благодарности тот принес деду Матвею ягненка.
— И что дед?..
— Сковородником огрел Осипа за такую благодарность. Думаешь, обиделся Осип?.. Как бы не тут! Напротив, от радости, что ягненок в хозяйстве остался, упал деду Матвею в ноги. Вот такие, сын, это люди.
— Помнится, Степан Екашев раньше в колхозных передовиках ходил, — сказал Антон.
— До самой пенсии безотказно трудился. Сколько правление ему премиальных выплатило — не перечесть! Двужильный мужик. С виду кажется: в чем только душа держится? А за дело возьмется — не каждый здоровяк со Степаном потягается. И что характерно… После напряженного дня, не разгибаясь, управлялся с личным хозяйством, ночами сено для своего скота косил. А держал до самого последнего времени корову, телку да пару бычков. Прикинь, сколько это надо литовкой помахать!..