Прибалтика на разломах международного соперничества. От нашествия крестоносцев до Тартуского мира 1920 г.
Шрифт:
В такой ситуации Германия не могла воспринять «тройственное соглашение» иначе как направленное против себя. Таким восприятием можно объяснить обнаружившуюся у немцев ещё со времён Бисмарка и высмеянную министром иностранных дел С.Д. Сазоновым «манию преследования», т.е. уверование во враждебные поползновения со стороны западных и восточных соседей, которые якобы проводят «политику окружения» Германии. Как свидетельствует С.Д. Сазонов, в эту политику уверовала решительно вся Германия, начиная с самого императора и его ближайших сотрудников{324}. При этом наиболее злостные замыслы приписывались Англии и Франции. Россию же подозревали в сочувствии этим замыслам.
Как бы то ни было, но своей политической программой Германия действительно провоцировала Антанту, в первую очередь, конечно, Великобританию, которая в своей печати (откуда, по меткому замечанию Вандама, европейцы черпали свои суждения)
За год до дерзкого клича Вильгельма II «Наше будущее — на море» образовался Пангерманский союз (1890 г.). Он стал проводником пангерманизма в массы и обратился к немцам с лозунгом «Германия, пробудись!».
Пангерманцы явились рупором тех сил в немецком обществе, которые хотели наверстать упущенное за долгий период политической раздробленности страны и осуществить передел уже поделённого мира. Пангерманцы ставили вопрос об увеличении численности германской армии, создании военного флота, призывали к территориальной экспансии, к ведению наступательных войн, расширению жизненного пространства немецкой нации, к реализации права Германии на «место под солнцем».
В раннюю пору своего существования Пангерманский союз требовал, чтобы германская экспансия распространилась от Северного и Балтийского морей до Персидского залива, захватив Голландию, Люксембург, Бельгию, Швейцарию, все Балканы и Малую Азию. В дальнейшем союз включил в свою экспансионистскую программу Северную и Восточную Францию, Финляндию, Прибалтику, Белоруссию, Украину, Крым, Кавказ{325}.
Германские власти, включая чиновников МИДа, как правило, дистанцировались от заявлений и программ пангерманцев и время от времени выступали с опровержениями, которые, однако, воспринимались в Европе как вялые и неубедительные.
В одной из своих речей в Государственной думе министр иностранных дел С.Д. Сазонов назвал грандиозный проект немцев Берлинским халифатом [94] , ибо в задачи Германии, как утверждал глава российского МИДа, входило не только установление германского владычества над Европейским континентом, но и создание фантастической империи от берегов Рейна до устьев Тигра и Евфрата {326} . При этом за скобками осталось, что Германия, вытолкнутая (в ходе реализации английской стратегии) из безразличных для России марокканских портов Танжера и Агадира, усилила свою деятельность в Азиатской Турции, а потерпев неудачу в других попытках выйти к Атлантике, начала глубже проникать в Персию.
94
Действительно, чтобы в случае войны вырваться из железных тисков морской блокады со стороны Великобритании, Германия начала заблаговременно устраивать в тылу у себя длинную коммуникационную линию от Берлина через союзную Австрию, Балканский полуостров и Малую Азию в центр магометанского мира (Багдадская железная дорога) и постепенно подготовлять в Турции, Персии и Аравии обширную базу для товарообмена и вывоза оттуда необходимых ресурсов и продовольствия
Конечно, действия Германии, которые она предпринимала в «борьбе за жизнь», нарушали равновесие в Европе и напрямую затрагивали интересы Англии, которая хотела нейтрализовать немцев с помощью континентальной войны и с непременным участием России — крупнейшей сухопутной державы, чтобы, с одной стороны, бросить на алтарь войны весь её потенциал, а с другой — не позволить остаться сторонним наблюдателем схватки и усилиться за счёт ослабления воюющих государств.
Для России же, в отличие от британцев, германский военный вызов был не столь очевиден, как не была очевидна и выгода решения «германского вопроса» по англосаксонскому сценарию.
В управлении Россией немцы по-прежнему занимали заметное место и потенциально работали на российско-германские союзнические отношения. Кроме того, в начале XX в. у России ни с какой другой страной не было таких обширных торговых связей, как с Германией. С 1895 г. по 1910 г. доля Германии во всём российском экспорте возросла с 42 до 48%, а ввоз из Германии и через Германию в Россию за этот период увеличился с 33 до 40% от всего объёма российского импорта{327}. Россия поставляла в Германию сырьё и сельскохозяйственные продукты, получая из этой страны машины и другую высокотехнологичную продукцию. При этом ежегодно увеличивался приток в Россию немецких промышленников, так что профессор правоведения В.В. Есипов в период Первой
Правда, обеспокоенность в отношении асимметричного развития российско-германских торгово-экономических отношений высказывалась в российской прессе и до войны. Так, летом 1912 г. развернулась дискуссия вокруг утверждений профессора Московского университета И.М. Гольштейна о превращении России в сырьевой придаток империи Гогенцоллернов, об опасности сильной экономической зависимости от страны, находящейся в конкурирующей группировке держав (Тройственный союз) и о необходимости приоритетного развития торговли, в первую очередь, с Великобританией. Гольштейну ответил Г.Я. Рохович на страницах газеты «Речь» (рупор партии кадетов). Он квалифицировал взгляды сторонников экономической независимости от Берлина не просто бессмысленными, а весьма опасными для устойчивого развития российской экономики, поскольку они направлены на подрыв налаженных в течение столетий торговых связей и похожи на авантюру, так как нет гарантий, что с уходом с давно освоенных рынков российские товары будут востребованы на рынках других стран. По мнению Роховича, цель России только одна: по возможности расширить наш товарообмен с Германией и сделать его возможно для нас более выгодным. Против названия России колонией Германии выступил и член Академии наук, профессор И.И. Янжул. Он согласился, что экономическая зависимость действительно существует, но подчеркнул, что она взаимна, а потому «конфликты невыгодны Германии не менее чем нам». Дискуссия продолжалась на страницах российской прессы вплоть до начала войны, вылившись в общественное движение за пересмотр условий торгового договора 1904 г., который истекал в 1917 г. Берлин же недвусмысленно давал понять, что не намерен ослаблять аграрный протекционизм, зафиксированный в договоре 1904 г. В целом же трудно не согласиться с современным историком Б. Котовым, сделавшим вывод, что дискуссия отражала растущую неуверенность русского общества перед лицом мощной, экономически развитой Германии{329}. И эта неуверенность могла заставить бояться, а не желать войны с Германией, осознать необходимость модернизации (разумеется, в условиях мирного времени), чтобы изменением структуры экспорта в пользу продукции высокотехнологичных отраслей и интенсивного земледелия ответить на экономический вызов немцев.
Что касается стратегов Второго рейха, то они, конечно, хорошо знали мнение объединителя Германии князя Бисмарка по поводу России. А он, иронизируя над сторонниками «Дранг нах Остен», говорил: «Тот, кто развязывает превентивную войну против огромной царской империи, совершает всего лишь простой акт самоубийства из страха смерти»{330}.
Природу немецкого страха в отношении огромной России можно понять из содержания секретного меморандума «Германия и Восток», подготовленного для германского МИДа накануне Первой мировой войны профессором Фридрихом Лециусом. С точки зрения Лециуса, существование Российской империи в её сложившихся к 1914 г. границах несовместимо с безопасностью Германии. По подсчётам Лециуса, к 2000 г. численность населения России должна будет составлять 400 млн. человек. И тогда Россия легко сможет задушить Германию. Если Россия останется в своих границах, то, как считал Лециус, она усилится экономически и выключит из экономической жизни немецкую торговлю и немецкие предприятия, заменив их французскими, английскими и американскими партнёрами. Поэтому жизненно важным для Германии Лециус считал убрать Россию с дороги, оттеснить её на позиции средневековой Московии и ориентировать её развитие в направлении Сибири. Для этого Германия должна добиться того, чтобы Россия потеряла свои приграничные области: Польшу, Прибалтику, Финляндию, Белоруссию, Украину, Крым, Кавказ. Эти области должны перейти к Германии, её союзникам (Австро-Венгрии, Турции) или обрести самостоятельность.
В доводах Лециуса, выдержанных в радикальном пангерман-ском духе, обращает на себя внимание то обстоятельство, что он смотрит на огромность России ещё и с позиций её союзнических отношений с Францией и Великобританией. Хотя Россия как никогда была заинтересована в мире (Столыпин просил 20 лет мира, чтобы спасти Россию от великих потрясений), однако сам факт её принадлежности к конкурирующей группировке — Антанте рассматривался германской стороной как вызов в духе «политики окружения», осложнявший немецкий «Дранг нах Вестей», к Атлантике и понуждавший вести войну на два фронта.