Прибытие поезда
Шрифт:
– Мы идём к русским. А!
– отец Василий потрогал царапину и сморщился.
– Бог знает, как бы мы добрались до Бухареста. Это я к тому, что лучше прямой путь по степи, чем сгинуть где-нибудь в Валахии.
– Прямой путь...
– гайдук вынул из-под жилета флягу и одним глотком ополовинил. Прослезился.
– Ты ведь бывший солдат, омуле. Это совсем, совсем не похоже на то, что ты говоришь. Пофтим, - он протянул флягу священнику. Тот молча взял её и выплеснул тёмную жидкость на ладонь. Приложил к ране и зашипел.
– Я не шпион, - сказал
– А мне кажется, ты самый настоящий мускальский шпион.
– Кажется, - настоятель поднялся и зашаркал к повозке. Положил руку на плечо Феодулу.
– Пора уходить.
На дальнем холме линза ружейного телескопа остановилась, окружив голову отца Василия нимбом радужных аберраций.
Брат Феодул сжал в кулаке крестик и поднял к лицу; в это же время отец Василий наклонился к Ивану, лежащему на коленях большеглазой. Вдалеке хрустнуло. Пуля прошла сквозь кулак Феодула, задела медное распятие и остановилась у монаха в шее, ударившись о позвонки. Брат Феодул уронил голову на грудь и лёг на редкую белёсую травку у телеги. Алые брызги, дважды выплеснувшись, опали на деревянный борт: запечатлённый пульс.
Длинная гильза покатилась с холма и упала в землю - туда, где спустя полторы сотни лет поставили придорожную лавочку с печеньем и батарейками и запретили мне рыть.
14.
Прежде, чем отец Василий выпрямился, Кэтэлин опустил ему на затылок тяжеленную ручищу, бухнул в ухо:
– Ложись!
– и придавил к земле.
Вторая пуля ушла в камень; на спину священнику посыпался мел. Кэтэлин поднял голову и встретился с огромными изумлёнными глазами, глядящими на него из телеги.
– Девка!! Гони!!
– крикнул он и на всякий случай махнул рукой, показывая, как именно следует гнать. И большеглазая поняла, перекатилась по чьим-то ногам и спинам к переду повозки, ухватила вожжи. Кони рванули так, что сидящие в повозке дети повалились друг на друга.
– Оставь его, курвэ, после отпоёшь!
– Кэтэлин вцепился настоятелю в ногу. Отец Василий распластался на песке, так и не дотянувшись до мёртвого Феодула.
– А хотя... тащи, - они ухватили тело монаха за ноги и поползли между камнями. Выстрелов больше не было, но Кэтэлин знал, чувствовал звериным нюхом, что невидимый стрелок всё ещё сидит где-то над ними. Слишком уж удобно было зажать их в этой лощине, под жёлтыми и белыми холмами, кровоточащими глиной и заросшими колючим бурьяном.
...Кроме крестика и гильзы мы нашли множество костей - исключительно коровьих и лошадиных. К середине следующего дня нераскопанных мест не осталось. Под бодрое рычание The Soul of a Man Уэйтса мы свернули лагерь и отправились маршрутом монастырского обоза - на северо-восток, рыть в других местах. Но вместо поисков я застрял в архивах профессора Грегора - бывают странные сближения - Хайдуческу. Во-первых, оказалось, в последнем десятилетии 19-го века была случайно разрыта могила (как случайно? Что там искали?) монаха. Это породило местную легенду о проклятии, постигшем семью осквернителей. А во-вторых, была официально расследуемая полицией в 1877-м году резня в селе Трей Плопь.
I want somebody to tell me//Tell me what is the soul of a man!
Они
– Ты что?!
– отец Василий перехватил его руку. Кэтэлин выстрелил прямо перед лицом настоятеля; тот едва не ослеп. "Бежим!" - крикнул гайдук; и они побежали, укрытые дымом, и упали в пыль под отвесным склоном, где их не могли достать.
– Анафура, папучий щи бурикул майкуций луй... анафура... Слышал выстрел?
– Хочешь оставить здесь Феодула?
– Ты - слышал - выстрел?
Отец Василий кивнул.
– Откуда? А, тьфу, болгарин... Я тоже нет, - хмуро сказал Кэтэлин, оглядываясь.
– Не с неба же он нас высмотрел, а, батюшка, - гайдук громко свистнул, и на звук пришёл конь. Ни оружие, ни золото с седла не исчезли.
– Расскажи ещё, что ты не шпион, - Кэтэлин подсадил отца Василия перед собой.
– Вот теперь молись, Василикэ, - сказал он. И они понеслись прочь от холмов. Брата Феодула позже нашли пастухи, и дьякон из ближнего села похоронил его на следующий вечер.
15.
– Ты бы имел хоть немного разумения, батюшка, понял бы, что конь бывает обученный и необученный.
Ехали двое в одном седле. Степь темнела вокруг них, наливаясь вечерней синевою.
– Мой обученный, как собака. И двужильный, к твоему счастью. А твой сейчас везёт эту сволочь по нашим следам и не чешется.
– А имя у него есть?
– Чего?
– Я говорю, у твоего коня есть какое-нибудь прозвище?
– Ты дурак что ли, батюшка?
– удивился Кэтэлин.
– Какое прозвище может быть у коня?
– Ну, человеческие имена давать животному грех. А вот был на свете греческий князь, у того коня звали... не вспомнить... Бунцефалом.
Гайдук, перехватив повод одной рукой, почесал потный подбородок. Его щёки, скулы и шея покрылись пучками серой щетины, ярко видимой на красной пористой коже.
– То, что ты мускальский шпион, не значит... Не такой ты барин, чтобы назвать коня Алексей Иванович, - (отец Василий повторил про себя эти слова и решил над частью из них даже не пытаться думать. Бог весть, какую историю мог бы рассказать Кэтэлин к этой своей реплике.)
– Я не шпион, - священник смахнул влетевшую в глаз муху.
– Я даже не русский.
– А заика-то?
– Я не знаю, кто его убил, разбойник. Не хочешь, не верь.
– Так-то и не знаешь. Ах вот они где, засранцы!
Область, где они скакали, прошлый год горела, а нынешней весной позарастала вместо ковыля и дикого овса сплошь полынью. Под голубой травой сделались не видны ямы. В одной такой и застряла телега с детьми; стояла перекошенная, а сами дети расселись на траве. Увидев Кэтэлина с настоятелем, они вскочили, все, кроме Ивана, и некоторые даже побежали навстречу.