Приди, полюби незнакомца (Где ты, мой незнакомец?) (др. перевод)

Вудивисс Кэтлин

Голос Эштона звучал хрипло, прерывисто.

— Ты ведь не думаешь, что я так просто отступлю и отдам мою жену и моего ребенка другому?

— Дай мне еще немного времени, Эштон, — умоляюще сказала Ленора, мягко пробегая пальцами по его руке. — Этот дом хранит так много тайн. Стоит мне только уехать, и я, может, никогда не узнаю их.

— Тогда позволь мне сделать так, чтобы уехал Малкольм, — предложил Эштон. — Я боюсь за тебя. Он ведь, когда выйдет из себя, Бог знает на что способен. И от отца помощи ждать не приходится.

— Это я понимаю и буду осторожна, но ведь пойми: Малкольм — тоже

часть моей жизни.

— А я?

Устремив взгляд к горизонту, Ленора положила ему руку на грудь.

— Не знаю, Эштон… Надеюсь… — Губы ее искривились, и глаза наполнились слезами. — Ради ребенка хотела бы верить, что ты — не только мое настоящее. Я ложусь спать, выключаю свет и все вспоминаю, вспоминаю, как мне хорошо было с тобой. Я словно ощущаю тебя рядом и твои ласки…

— О, мадам! Боль неутоленного желания мне слишком хорошо знакома.

— Но мне нужна уверенность. — Услышав вдали стук колес и звук копыт, Ленора бросила тревожный взгляд на дорожку. — Это Малкольм. Мне пора.

Эштон, стараясь удержать ее, еще теснее обнял Ленору за талию.

— Поцелуй меня на прощанье.

Она едва не задохнулась, чувствуя, как все крепче прижимается к ней мускулистое мужское тело.

— Ты, наверное, считаешь меня куда сильнее, чем я есть на самом деле.

— Эштон нехотя отпустил ее и долго смотрел вслед, пока она не растворилась в темноте. Ночь снова погрузилась в одиночество, в пустоту, словно отняли у нее что-то важное и значительное. Луна побледнела, превратившись всего лишь в тусклое пятно на небе. Сгущались дождевые облака, начавшийся прилив стирал все следы недавнего свидания мужчины и женщины.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Утро стояло тихое, но Леноре было не по себе. Она знала, что Эштон рядом, но чувствовала себя очень одиноко. Она хотела быть с ним и не сомневалась, что стоит ей уступить собственному желанию и позвать его, как он сразу откликнется. Все чаще и чаще мысли ее обращались к ребенку. Хотелось поговорить неспешно, поделиться с человеком, которому так дороги были и она, и будущее дитя, но как позовешь его, когда с нее глаз не спускают двое стражей, пусть даже — она в этом уже не сомневалась — Эштон способен справиться с любой преградой.

Роберт уехал по делам в Новый Орлеан и собирался пробыть там несколько дней. Малкольм оставался в этих краях, но снова уехал в город и, как обычно, не сказал, когда вернется. И хоть в свои планы он Ленору не посвящал, казалось, что теперь он уделяет ей больше внимания — может, потому, что боится потерять.

Пришло приглашение на «Русалку», и, к немалому удивлению Леноры, Малкольм охотно на него откликнулся. Он даже предложил ей сшить новое платье, чтобы явиться гостям во всей красе. А предполагалось, что там будут самые преуспевающие люди. Самой ей, конечно, в Билокси ездить не нужно, он пришлет портного сюда. Мероприятие предстояло незаурядное, и Малкольм не хотел показаться скрягой в глазах гостей, пусть даже они могут оказаться друзьями этого несносного Эштона Уингейта.

Ленора бесцельно слонялась по комнатам, мечтая хоть о чем-нибудь, что может занять ее или ее мысли. Малкольм предложил ей найти иголку и нитки и заняться шитьем. Такая перспектива ее не привлекала, но она пристрастилась к чтению

в гостиной. Она нашла в столовой сборник пьес, оставленный там отцом, и осторожно открыла изрядно потрепанный том. С удивлением обнаружив на обороте титула какие-то закорючки, она внимательно всмотрелась в них и в конце концов поняла, что это всего лишь автограф.

Но имя ей ничего не сказало. Она никогда не слышала об Эдварде Гейтлинге. Впрочем, многие имена стерлись у нее из памяти; может, это было одно из них, а может, имя актера, который надписал том для какого-нибудь любителя Шекспира.

Чтение навеяло на нее дремоту, и, положив книгу на колени, она отпила чаю, который Мейган принесла ей. Случайно подняв глаза, она засмотрелась на пейзаж, висящий над камином, и нахмурилась. Ленора никак не могла понять, откуда он здесь появился, — картина явно не шла к обстановке.

Уступив любопытству, Ленора поднялась и подошла поближе.

Картина, писанная маслом, отличалась немалыми размерами, но в салоне за нее вряд дали бы большую цену.

Ленора прижала пальцы к вискам, стараясь сосредоточиться. Откуда ей, собственно, знать. Она что, так часто бывала в салонах, что в курсе цен на живопись?

Она вспомнила набросок, который отец показывал ей в Бель Шен. Он говорил, что это ее работа. Выходит, она в этом деле разбирается и может сказать, что хорошо, а что плохо.

Мысль, что она может быть художницей, заставила Ленору помчаться к письменному столу в гостиной, где были ручка и чернила. В узком длинном ящике обнаружился пергамент, а сбоку — тщательно перевязанный лентой рулон, с виду похожий на собрание незаконченных набросков, которыми явно кто-то дорожил, иначе бы не хранил так тщательно. Осторожно развязав ленту, Ленора начала один за другим просматривать листы в надежде найти рисунки, которые расскажут ей что-нибудь о ней самой. Нашлось несколько набросков, похожих на тот, что показывал ей раньше отец, и несколько пейзажей, ничего ей не говоривших, но сделанных, как ей показалось, вполне добротно. Интересно, она что, сама себя хвалит? С особенным интересом она вгляделась в мастерски выполненный портрет женщины, облаченной в костюм наездницы. Она стояла в позе несколько вызывающей, слегка расставив ноги. Шляпа с пером была надета набекрень, в руках зажат хлыст. Впрочем, Ленору заинтересовала не столько поза, сколько лицо, ибо оно было очень похоже на ее… или на Лирин. В надежде разобраться в этом она тщательнейшим образом исследовала рисунок и обнаружила на складках юбки имя. Ленора! Вряд ли она с таким тщанием писала автопортрет, следовательно, можно предположить, что здесь изображена Лирин. Судя по всему, рисунок был сделан несколько лет назад.

Она поставила рисунок напротив керосиновой лампы и, обмакнув гусиное перо в чернила, стала перерисовывать. С величайшим усердием Ленора пыталась воспроизвести свободные линии старого рисунка, но ничего не получалось: перо отказывалось подчиняться ей. Получались какие-то размазанные пятна и неровные полосы. В отчаянии она смяла лист и бросила его в корзину.

Новая попытка — тот же результат. Бросающееся в глаза различие между оригиналом и копией навело ее на мысль, что, может, надо воспользоваться другим инструментом. Перо явно отказывалось ей повиноваться.