Приговор без суда
Шрифт:
— То-то и оно! Там охрана, там за ним присмотрят. А дома у Калашниковой он вообще беззащитен.
— Ясно, — сказала Клавдия. — Дюков в тюрьме был под охраной.
— Дюков был в общей камере. А Сапожникова мы отправили в лазарет, в одиночку.
Ага, он считает, что отправили.
— Ну, как скажете, — быстренько скомкала разговор Клавдия. — У меня все.
Она повернулась к двери, но Малютов ее остановил:
— Погоди, Дежкина, я что-то не понял. Вы Сапожникова отдали? Или не отдали?
Клавдия
Малютов так грохнул по столу, что космические чудеса посыпались на пол.
— Да вы с ума посходили, дорогие мои! Я уже ничего не понимаю! Из дома тюрьму устроили! Да вы знаете, что за это бывает? По поводу служебного соответствия тебя давно не беспокоили?
— Меня — никогда, — сказала Клавдия. — Извините, мне пора.
Малютов хотел еще что-то сказать, но Клавдия захлопнула за собой дверь. Нет, так победно, как у Ирины, не получилось. Получилось скорее бегство. Но и топтать себя она не позволила.
Значит, Толкунов.
— Ну что?
Ирина уже вернулась.
— Ничего хорошего. Сапожникова отдать.
— Эх, меня там не было, — пожалела Ирина. — Я бы фиг ему отдала.
— Нет, Ириша, он прав. Это уже ни в какие рамки.
— А людей резать неизвестно чем, это в какие рамки? Нет, я этого так не оставлю. А что с Севастьяновым?
Клавдия пересказала весь разговор.
— Значит, Толкунов? — сказала Ирина. — Ну, мы это скоро узнаем точно.
— Как?
— Пальчики, — растопырила пальцы Ирина. — По вашему приказу, товарищ командир, у Чиханкова были взяты отпечатки. Теперь на квартире у Севастьянова работают эксперты.
Клавдия открыла было рот, но Ирина не дала ей сказать.
— А также у Степанова и у Толкунова.
— Ничего себе! — опешила Клавдия. — Как ты ухитрилась?
— Никакой бондианы. Просто пошла в архив и взяла. Или вы забыли, что наши пальчики тоже хранятся в надежном месте?
Клавдия забыла. Просто вылетело из головы. Да и давно это было. Никогда с тех пор она про эти отпечатки не вспоминала, а когда брали, возмущалась — нас с преступниками равняют. Потом поняла, зачем это делалось. Чтобы не перепутать свои с чужими, скажем, при повторном осмотре места происшествия или при обыске. Как ни заставляй всех работать в перчатках, а обязательно кто-то лапнет голой рукой.
— Ты молодчина, — сказала Клавдия. — Вообще я на вас не нарадуюсь.
— Так чья школа! — ответила комплиментом Ирина.
— Игорь тоже молодец.
— Да встретила я его, он мне все рассказал, — грустно сказала Ирина.
— Правильно понимаешь, — похвалила Клавдия. — Не вписывается все это в мои злопыхательские домыслы.
— Ладно, хватит, давай больше без скоропалительных выводов. Поехали к Федорову. Про этого человека мы вообще ничего не знаем.
ГЛАВА 17
Дом Федорова они узнали
У подъезда толпились сумрачные люди, стоял автобус с черной полосой вдоль борта, даже дети были тихи и печальны.
Клавдия посмотрела на Ирину — ничего, ее костюм вполне мог сойти за строго-официальный. Слава Богу, сегодня Калашникова оделась неброско.
Они поднялись по лестнице на второй этаж и вошли в дом.
Дверь была распахнута, на них никто не обратил внимания, да и немудрено — в квартире было полно народу.
На столе стоял гроб, а в нем лежал человек с длинными седыми волосами.
Клавдия уже пожалела, что они пришли в этот скорбный час. Ирина тоже чуть заметно кивнула Клавдии, дескать, пойдемте отсюда.
Но в этот момент к гробу подошел человек и ровным голосом произнес:
— Господа, прошу внимания. К сожалению, не все смогут поехать на кладбище. Но сказать прощальные слова можно и здесь.
Клавдия вдруг узнала этого человека. Она не раз видела его по телевизору. Это был очень известный театральный режиссер.
— Прошу вас, Виктор Николаевич, — сказал режиссер, и к гробу подошел маленький, кругленький старичок.
И его Клавдия узнала тоже. Когда-то этот старичок был молодым и снимался чуть ли не во всех комедиях. Сейчас у него было траурное лицо.
— Сердце не выдерживает больше, — проникновенно сказал комический старичок. — Кто-то верно заметил: смерть бьет уже совсем близко. Но Вадик… Никогда не думал, что мне придется его хоронить. Как страшно и как безысходно. Что я буду вам говорить о его жизни? Она вся вам хорошо известна. Это был настоящий человек и большой художник.
«Ничего себе, — подумала Клавдия. — А я думала — так, околокиношный дядечка».
— Нет в этой комнате человека, да что в этой комнате, в театрах и на киностудиях Москвы не найдешь такого, кому бы Вадим не помог добрым словом, советом, а чаще всего — настоящей поддержкой. Я понимаю, что это не совсем по-русски звучит. Но неловко как-то у гроба дорогого человека говорить о деньгах. А впрочем, почему неловко? Советами нас пичкали с утра до вечера — у нас же была страна советов. А вот просто не дать умереть человеку с голода — таких что-то не видно было. А Вадик ничего не жалел. Мог отдать последнюю рубаху.
Но я не об этом вообще хотел сказать. Вы знаете, что Вадим начал новую картину. В наше тяжелое время, без гигантских бюджетов, на одном энтузиазме он снимал историю о нас, о нашей жизни, о наших болях и бедах. Я всегда говорил вслед за Тютчевым — «нам не дано предугадать, как слово наше отзовется». Те, кто не снимался у него, читали наверняка сценарий. Вы знаете, что главный герой в картине погибает. Вы знаете, что это был во многом автобиографический замысел. Вот так страшно он аукнулся в жизни.