Приговор приведен в исполнение
Шрифт:
«И ты, голубчик, „шестеришь“ на подхвате. Что-то третьего мушкетера не видать. Не оклемался после купания». – Святой был как натянутая струна, но старался выглядеть сломленной, смирившейся со своей участью жертвой.
Коротышка, ошеломленный увиденным, затараторил, дергая шефа за рукав. Судя по жестикуляции, он предлагал немедленно убраться из этой комнаты ужасов и не впутываться в дела, связанные с убийством. Энвер строго прикрикнул на сообщника, помахав для пущей убедительности пистолетом. Затем он отдал какое-то распоряжение, указав на трупы. На возбужденного до предела коротышку внезапно напал зуд, и он, скребя растопыренной пятерней то под мышками, то грудь, по-обезьяньи согнувшись,
Приближался последний акт драмы.
«Дальше бандюга тянуть не станет! – с холодной отчетливостью понял Святой. – Лимит времени исчерпан, и, кажется, этот приятель намерен распрощаться с нами навсегда».
В роковые мгновения, когда костлявая старуха с косой заглядывает в глаза, люди ведут себя по-разному: одни столбенеют от парализующего страха, встречая смерть с покорностью, другие поступают с точностью наоборот, сопротивляясь с дикой энергией, чтобы не переступить последнюю черту. Святой не принадлежал ни к первому, ни ко второму типу. Опыт прошлого, закалка офицера элитного спецподразделения, хлебнувшего лиха в круговерти межнациональной резни, стыдливо именуемой политиками региональными конфликтами, заставляли Святого напрочь заглушить эмоции и действовать с расчетливостью самого быстродействующего компьютера, способного за сотую долю секунды смоделировать огромное количество ситуаций и подсказать единственно верный выход, правильное направление главного удара или самую уязвимую точку противника.
Проводя кончиком языка по припухшей губе, албанец подошел к пленникам и встал рядом со Стерлингом. Он как будто не пил дня три и вот, изнуренный жаждой, дорвался до источника, сулящего высшее наслаждение. Уставившись безжизненно ледяными глазами в посеребренный висок старика, бандит наотмашь саданул англичанина по уху. Удар прошел вскользь и был рассчитан скорее на унижение, чем на обжигающую боль.
Стерлинг, не привыкший к подобному обращению, вдруг бешеным усилием приподнялся и двинул негодяя в живот, падая албанцу под ноги. Тот, споткнувшись о тело старика, кубарем покатился в сторону Святого. Растопырив руки, бандит пытался нащупать точку опоры. Его глотка вибрировала от ругательств, а левая рука по-прежнему сжимала пистолет. Он попробовал подняться или отползти. Но Святой опередил противника. Напрягая до судорог мышцы ног, он оттолкнулся от пола, на неуловимое мгновение завис в воздухе вместе с креслом и обрушился на успевшего повернуть голову бандита. Лозовая ножка кресла наискосок шваркнула по надбровной дуге албанца и, точно наконечник копья, раздавила правое глазное яблоко и проникла в мозг.
Тело Энвера содрогалось в судорожных корчах, а крик застрял в глотке вместе с белой крупой раздробленных зубов. Дрожь агонии передавалась на кресло, и Святой чувствовал эти волны, сопровождаемые хриплым всхлипыванием. Даже освободив руки – скотч наконец-то порвался, – он давил всем весом тела на поверженного врага и, только уловив последнюю волну, кувыркнулся вперед, дотягиваясь до выроненного бандитом пистолета. Упав лицом вниз (путы на ногах мешали выполнить этот маневр по-другому), Святой завладел оружием и навскидку, не целясь, выстрелил в мутную тень, возникшую в дверном проеме.
Пуля угодила коротышке между глаз, чуть выше переносицы. Вытянув руки по швам, он грохнулся навзничь, сраженный наповал девятью граммами свинца.
Ломая ногти, Святой разодрал ленту, липкими ошметками приставшую к перепачканным, в бурых пятнах джинсам. Прыжком добрался до старика. Обхватив за плечи, перевернул Дэйва лицом к себе. Тот не шевелился и не открывал глаз. Только редкие стариковские ресницы трепетали, как у спящего, и по виску змеился темный, почти черный ручеек крови.
– Дэйв, не
Уже в коридоре он ощутил, как наливается тяжестью тело англичанина. Святой знал эту проклятую особенность – вот так же на его руках скончался мальчишка-радист, подстреленный чеченским снайпером из батальона Шамиля Басаева, сражавшегося на стороне абхазов под Гудаутами.
Приложив ладонь, Святой послушал, бьется ли сердце. Оно едва-едва отзывалось неритмичными толчками.
– Великолепно, Дэйв! Держись, старый забияка! Мы выбрались из этого хренова могильника! Нет для нас в морге спальных мест! Ты слушай меня… – не прерываясь говорил Святой, хотя в голове у него гудело.
Напротив двери виллетты, подогнанная багажником почти к порогу, стояла задрипанная развалюха непонятной марки с выключенными габаритными огнями. Ключ зажигания торчал в замке.
– Видишь, дружище, карета подана. Пять секунд – и мы в больнице. Скоты планировали использовать эту дивную машину как труповозку, но у нас другой взгляд на вещи! – не заботясь о смысле слов, говорил и говорил Святой, бережно укладывая старика на заднее сиденье.
Он не замолкал всю дорогу к госпиталю – ближайшему лечебному заведению. Святой позабыл о тормозах, закладывая крутые виражи на поворотах. Дребезжащая колымага, вероятно, никогда не участвовала в таких гонках, где ставкой на финише была жизнь. Стрелке спидометра не хватало шкалы, а прохожие оборачивались, провожая взглядами проносящийся с надсадным ревом перегретого двигателя автомобиль, за рулем которого сидел если не подвыпивший гонщик, то по меньшей мере сумасшедший…
В приемном покое Святой смог наконец перевести дух. Заспанная медсестра, дремавшая, положив голову на стол, вскочила, словно солдат по тревоге, и вызвала дежурного врача, переключив тумблер на панели внутренней связи. Женщина с деловитой решительностью отстранила Святого, приняв на себя заботу о пациенте.
«Вышколенный персонал», – с удовлетворением отметил он, наблюдая за четкими, без суетливого мельтешения, движениями рук медсестры, оказывающей первую помощь.
Подтверждая высокую оценку, молнией примчался врач, подвижный, как ртутный шарик, толстячок с очками в массивной роговой оправе на горбатом носу. Вместе с ним, волоча операционную каталку для нетранспортабельных больных, прибежали два дюжих санитара.
– Полковник?! – врач узнал Дэвида Стерлинга. – Что стряслось? – вопрос адресовался Святому.
– Его ударили в висок и долго держали связанным, – ответил тот, с трудом подбирая стершиеся из памяти слова.
Старика уложили на носилки и увезли. Откуда-то из глубин больничных коридоров долетал властный голос доктора:
– …срочно электрокардиограмму… предупредите реаниматоров…
Кутерьма затихла. Только размеренное постукивание стрелок электронных настенных часов, расположенных над постом медсестры, разнообразило гнетущую, звенящую пелену тишины.
Святой прижался щекой к холодному кафелю облицовки. Стерильно чистые плитки пахли не карболкой или выедающей глаза хлоркой, а ароматом свежевыжатого лимона. Почему-то это настраивало на то, что все будет хорошо и старина Дэйв выкарабкается. Свинцовая усталость заставила Святого опуститься на стул. Он смежил веки, но не к месту услужливая память начала прокручивать кадры ночного кошмара: распотрошенный, точно рыба на прилавке, труп Лупатого, змеиная усмешка красавчика с черточкой щегольских усиков под носом, похожим на клюв хищной птицы… и вопросы, вопросы о какой-то цистерне, танкере, доставившем груз, трейлере, посланном фирмой заменить попавшего в аварию водителя… Стоп… Вспышка озарила отдаленные закоулки памяти.