Приговор
Шрифт:
Председательствующий объявил состав суда: народный судья Курдаков, народные заседатели — мотальщица с хлопчатобумажной фабрики Катушкина (несмотря на нервное напряжение, владеющее залом, кое-где мелькнули улыбки), главный инженер геолого-управления Саркисов. Затем председательствующий осведомился, нет ли у участников процесса причин для отвода, и стал разъяснять каждому предоставляемые законом права. Федоров наблюдал за Горским. Тот сидел за отдельным столиком, справа от судейского стола, спиной к окну, и было в его крупном, но не грузном теле, в его породистом лице с большим лбом, тяжелым подбородком и широкими, время от времени подрагивающими ноздрями нечто львиное,
Председательствующий начал читать обвинительное заключение. В зале было так тихо, что каждый шорох, скрип сиденья резали ухо. Что же до Федорова, то кровь с такой силой шумела у него в висках, что слова обвинительного заключения доносились до него как сквозь грохот водопада. Он сидел, наклонив голову и уставясь в пол, краем глаза нет-нет да и поглядывая на Татьяну. По ее лицу трудно было определить, что она слышит и чувствует в этот момент, да и слышит ли что-нибудь вообще.
«...Повреждение печени, от которого потерпевший скончался в больнице «скорой помощи», не приходя в сознание»...— читал судья, и желтые, красные, оранжевые огни, как ракеты в фейерверке, лопались, рассыпались у Федорова перед глазами.
— Надо бы еще проверять, какие там были врачи,— проговорил над ухом у него Николаев, и довольно громко — так, что судья, споткнувшись, прервал чтение и без выражения, как сквозь прозрачное стекло, посмотрел на Николаева.
«Господи, господи,— вдруг подумал про себя Федоров.— За что, о господи?..»
И было мгновение, когда он поверил — ему ответят...
— Подсудимый Федоров,— сказал председательствующий, закончив чтение,— вам понятно, в чем вы обвиняетесь?
И Федоров, услышав свою фамилию, едва удержался, чтобы не подняться.
Поднялся Виктор.
Теперь он смотрел на сына. И видел — там, за перильцами, покрашенными облупившимся суриком,— его невысокую, с острым, вскинутым вверх плечом фигурку. Его подросшую в КПЗ светлую челку, наискосок упавшую на лоб. Его ускользающий, как бы шарящий перед собой, в пустоте, взгляд серо-голубых глаз.
— Вам понятно?..
— Понятно,— сказал Виктор.
И задержал на судье глаза. Убрал плечо, выровнялся.
— Подсудимый Федоров, признаете ли вы себя виновным в предъявленном вам обвинении?
— Не признаю.
Ответ прозвучал слишком поспешно, не успел отделиться от вопроса, почти слился с ним.
Судья пристально посмотрел на Виктора, собираясь повторить вопрос, но Виктор опередил его:
— Виновным себя не признаю.
Кто-то захлопал — два-три внезапных, нерешительных всплеска раздалось позади.
— Не давайся им, Витюн!..— послышалось из другого конца.
—
Подождав, пока долговязый бритоголовый юнец выйдет, нарочито стуча каблуками,— Федоров среди приятелей Виктора его не помнил,— судья продолжил заседание.
— Подсудимый Николаев...— обратился он с тем же вопросом к Николаеву.
И Николаев — высокий, широколицый, неторопливый, поднялся и проговорил уверенным, несмотря на легкое заикание, крепким юношеским баском:
— В-виновным себя не считаю.
То же самое, качнувшись, как от ветра, на тонких журавлиных ногах, произнес Валерий Харитонов:
— Не считаю!.. — и от уха до уха улыбнулся губастым ртом.
Горский раздвинул тяжелые, рыхлые веки и впервые, показалось Федорову, посмотрел на прокурора. Посмотрел — и то ли кивнул слегка, то ли сглотнул слюну. В глазах у Кравцовой, за круглыми стеклами, загорелись и погасли две маленькие золотые молнии.
9
В том, что произошло в начале процесса, не было ничего чрезвычайного, ничего из ряду вон. Случается, и нередко, что подсудимые отказываются от показаний, данных на предварительном следствии, это Федоров знал. Но на процессах, на которых ему доводилось бывать прежде, не его сын сидел на скамье подсудимых, а сам он был всего лишь одним из присутствующих в зале... Неясная надежда, которой и сам он боялся верить, вспыхнула, загорелась в его душе.
«Истина — это то, что можно доказать»,— сказал Горский, когда они встретились за день или два до процесса. «Истину всегда можно доказать»,— возразил он и тут же по умным, ироничным глазам Горского понял, что сморозил глупость, «Только то, что можно доказать, и есть истина,— улыбнулся Горский,— По крайней мере, в нашем деле...»
Несмотря на оговорку, Федоров принял тогда эту мысль всего лишь за претендующий на остроту парадокс.
10
— Что сказать?..— неуверенно, тихо начала Стрепотова.— Четырнадцать лет мы прожили. Двое детишек у нас, Катерина, ей семь лет, и Никита, ему одиннадцать. А что еще говорить?.. Я не знаю.
Она стояла к суду лицом, Федоров видел только ее спину, завиток волос, выпавший из собранного па затылке узла, но ему казалось, он видит ее растерянные глаза, пальцы, мнущие сумочку... Когда решался вопрос о порядке заседания, прокурор сумела настоять, чтобы потерпевшая была заслушана первой, это явилось неожиданностью не только для Стрепетовой, и вовсе застигнутой врасплох.
— Говорите, говорите,— сказала Кравцова.— Что он был за человек, ваш муж, как относился к вам, к детям, какой у него был характер... И как все случилось, как вы об этом узнали... Все, все рассказывайте.
— Заявляю протест,— быстро сказал Горский.
— Протест отклоняется,— с каменным лицом произнес председательствующий.— Продолжайте.
Стрепетова, похоже, не слышала ни вопросов прокурора, ни короткой перепалки между Горским и председательствующим.
— Он детей очень любил,—сказала она, помолчав.— В них для него главная радость была, когда он дома. Из каждого полета что-нибудь им прихватывал. Они с Никитой самолеты коллекционировали. Андрей из последнего рейса тоже самолет привез, для Никитки... Мне уже потом его отдали...— Голос ее дрогнул. Она щелкнула сумочкой, доставая платок. И спустя небольшую паузу, не нарушаемую в зале ни единым звуком, прибавила:— Он и сейчас при мне...