Приговоренный к власти

Горохов Александр

— Ну, мне не повезет настолько, чтоб он исчез. Долго в своей пивнушке не засиживайтесь. Тебе, Саня, сегодня очередь ночью к ребенку вставать, я уже совсем на излете.

— Встану, встану.

Они вышли из дому и, миновав квартал, спустились в подвал, где ныне размещалась забегаловка, шикарно именуемая пивным баром. По будним дням здесь было тихо, шпана смещалась в центр города, а районные пропойцы сюда не заглядывали по причине чудовищных наценок на все блюда и пиво. Но пиво было отменное — словацкое.

Они уселись за маленький столик (всего таковых было четыре плюс стойка вдоль стенки), заказали по бокалу пива и соленых сухариков, и Алик проговорил совсем убитым тоном.

— Ты и Лешка что-то от меня скрыли из того, что произошло тогда, в августе девяносто первого года. Половины письма Вово я не понял.

— Скрыли, — кивнул

Журавлев. — Тебе так разбили башку, что мы боялись, что ты вообще с катушек соскочишь. А тут еще твой прадедушка умер, так что крыша у тебя вполне могла поехать.

— Так что там произошло тогда?

— Дай письмо.

Алик полез в карман и вытащил два листа плотной бумаги с отпечатанным на них жирным шрифтом.

Журавлев отхлебнул пиво, вытер ладонью губы и развернул письмо.

Здравствуйте, дорогие мои ребята!

Вот я и вышел на связь, потому что годы юности не забываются, потому что дружба складывается только в молодости, а все, что приходит потом, — это партнеры, компаньоны, собутыльники, кто угодно, только не друзья. Я знаю, что очень глубоко виноват перед вами. Мне удалось узнать, что нашей фирмы давно не существует, Лешка отсидел в тюрьме, и я думаю, что в этом есть моя вина. Но об этом немного попозже.

Теперь я живу на Аляске, в городе Анкоридже, и все отличие штата от остальной Америки только в том, что здесь практически нет негров. А жизнь такая же, как и в центральных штатах там меня тоже долго носило и трепало. Но здесь мне жить лучше, полгода назад я получил «грин-карт» — это заветный документ для таких, как я. Это еще не натурализация, я еще не гражданин Америки, но могу ездить в Россию туда-обратно и куда захочу, в общем, почти гражданин или гражданин второго сорта, что ли. Но есть право на работу, а работа здесь самое главное. Все к твоим услугам, весь мир у ног, как говорит Алик, только должна быть работа и кредитная карточка. Снимаю апартаменты так здесь называют обычную квартиру, и это вовсе не то, что вы думаете про апартаменты. В апартаментах кухня, сортир и одна комната. Год назад за шестьсот долларов купил старый «форд», а через месяц он потребовал ремонта на тысячу. Сейчас я зарабатываю тем, что отправляю всякую аппаратуру — телевизоры, видуху, магнитофоны и музыкальные центры — в Россию. Никуда, оказалось, не денешься, да и почти все мы здесь, русские, продолжаем сосать сиську родины, потому что работу получить хорошую почти невозможно. Кем я только не был в Европе, в Канаде и здесь! Даже стыдно писать, чем занимался. Серьезного капитала так и не слупил, но кое-что все же накопил и думал, что в России был бы богатым человеком. Но прошлым летом ездил во Францию на Средиземное море, и когда увидел, как там гуляют наши туристы, как швыряются деньгами русские дельцы, какие они, оказывается, покупают дома под Парижем, то понял, что спорол глупость, что можно было бы подумать, похимичить и дома разбогатеть куда как клевей, чем здесь. Здесь у меня, да и у всех наших никаких почти контактов с американцами нет — живем своей компанией, весь день в общем-то говорю по-русски.

Вот что я сейчас подумал. Я набрался опыта в бизнесе. Я знаю, как это делается. Думаю, что ты, Лешка, сейчас тоже занимаешься бизнесом. А так, наверное, играет на трубе — мне сказали, что сейчас в шоу-бизнесе тоже зашибают большую деньгу. Так вот, мы могли бы объединиться и начать делать серьезные дела. Идей у меня на этот счет много. Можно наладить мост между Москвой и Анкориджем. И прокручивать лихой бизнес. Но я пишу потому, что не знаю какими словами вы меня вспоминаете. Все деньги, которые я забрал из кассы видеотеки «Веселый экран», я, конечно, вам верну в руки. Что касается того идиотика, который заснул в мусорном баке на заднем дворе, то ведь, как я знаю, Лешке в вину его сон не ставился, а посадили его за демонстрацию порнухи. Я, конечно, все равно перед вами виноват и буду платить за свою вину в любой форме. Но друзьям надо прощать грехи. Все вышло совершенно случайно. Я хотел запустить в тот день видеотеку с утра, чтоб заработать лишнюю копейку. Очередь работать была Алика, но он устремился, как дурачок, защищать Белый дом. Я пришел на фирму, а там этот пьяный гад устроил погром и ломал сейф. Я и сам не заметил, как рассвирепел и успокоил его. И вообще, кому это ничтожество нужно, мелкая сволочь, которая только коптила небо понапрасну. А потом появился Лешка, и я спрятался сзади, в чуланах. Вечером отволок гада туда,

где ему и было положено отдыхать, в мусорный бак. Но пока я этим занимался, снова вернулся Лешка, и мне пришлось запереть его в нашем кабинете. Деньги из кассы утром я схватил в горячке, а потом уж обратного хода не было, потому что Лешка бы догадался, чья это работа с гадом, заснувшим в мусорнике. Что было, то было, но я все верну с процентами. Я хочу приехать, как говорится, на побывку. Эх, ребята, как хочется погусарить по-старому, выписать телок, принять на грудь пару бутыльцов, потрепаться в хорошей своей компании, ничего этого у меня здесь нет и быть не могло все эти годы. А делами тоже займемся. У меня есть связи в Сиэтле, оттуда можно гнать любой товар морем на Владивосток или Находку, гнать прямо контейнерами любую аппаратуру и прочие всякие ходовые шмотки, короче — наладить хорошее дело. Я могу приехать, и это будет безопасно, если вы сами не сдадите меня в ментовскую. Сообщите свое решение через того фельдъегеря, который передаст Алику или Лешке это письмо. Пишите мне обязательно, хотя бы ответьте, назовите меня сволочью, но напишите. У нас было так много радостного и доброго, что на всякие пустяки не надо обращать внимания. Я смогу приезжать к вам раза два-три в год, и насчет всяких тряпок и прибамбасов пусть у вас голова не болит — все будет. Эх, ребята, поверьте мне, что вы живете в самом интересном, самом яростном и динамичном месте в мире. Везде тоска и скука, везде не жизнь, а прозябание, а у нас дома, чтоб там ни случалось, настоящая жизнь.

Раздорский Вово.

Журавлев дочитал письмо, снова отпил из бокала пива и вытер рот ладонью.

Алик спросил с отсутствующим видом:

— О чем он пишет, про деньги из нашей кассы и какого-то уснувшего?

— В первый день путча девяносто первого года он убил человека и ограбил вашу кассу. После чего и смылся за рубеж.

— Зря вы мне об этом не сказали.

— Что бы это изменило?

— Тогда бы я не тратил времени на ответ Вово. — Алик вытащил из кармана несколько исписанных листков и разорвал их, бросив под стол. — Пошел он к черту. Я этих людей называю крысами. Крыса! Поторчат в Америке или Израиле, потом приезжают сюда и начинают нас поучать, как правильно жить. Как трубу держать — на верхней губе или нижней. Как будто я сам лучше их не знаю. Где-нибудь в Нью-Йорке посудомойкой был, мусор убирал, мойщиком окон подвизался, а здесь нас тайнам бизнеса поучает. Крыса!

— М-м… не будь так строг. Каждый делает свою жизнь как может, — безразлично ответил Журавлев. — Тем более что он и сам признал, что из двух сисек сосет. Все равно его Россия кормит.

— Так это ж розовая мечта этих крыс! Там подкормятся, залоснятся, сюда на побывку приедут, деньги сшибут, обменяют на валюту, ряшку свою в телевизор сунут, дадут нам ценные указания, и — назад, в сытую и теплую жизнь. Терпеть этих гадов не могу. И кто б мог подумать, что друг детства окажется крысой!

Алик вытащил кожаный портсигар, извлек из него готовую самокрутку и закурил. Журавлев почувствовал непривычный, кисловатый запах дыма.

— Это и есть ваш «косяк»?

— Травка. Самая безобидная, — рассеянно ответил Алик. — А что Лешке скажем? Будем ему это письмо показывать?

— М-м… — призадумался Журавлев. — Нет, не надо. Лешка выходит на крутую орбиту. Раздорскому он ничего не простит. Скажи фельдъегерю, что ответа не будет. Вово для нас умер.

Он проснулся ночью, лежал неподвижно и прислушивался. Где-то очень далеко на реке прозвучал мягкий и низкий гудок теплохода. Сверчки за печкой молчали, но в саду осторожно и негромко цокал и заливался трелью одинокий соловей.

Лешка осторожно снял с груди руку Ланы и выскользнул из постели. Он накинул на плечи одеяло и вышел из дому.

Ночь была свежей и ясной. В ста шагах перед ним, под темно-синим небом, усыпанным неяркими звездами, блестела Волга. Вода казалась неподвижной и гладкой, как зеркало.

Он пошел до обрыва и по шаткой деревянной лестнице спустился вниз. Потом, не давая себе времени на размышление, сбросил одеяло и с разбегу влетел в воду. Река еще не прогрелась, и его обожгло стальным холодом, но он все же проплыл метров пятьдесят, развернулся и в том же стремительном темпе выскочил на берег, схватил одеяло и бегом кинулся в дом.

Он нырнул в постель схватил теплое тело Ланы обеими руками и сильно прижал к себе.

— О-о-й! Какой ты свежий! — разом просыпаясь, сказала она.