Прихоти фортуны
Шрифт:
– А то. Бабьи басни повторяешь и радуешься… Мы вот лучше Жана послушаем.
– А как же мой обет молчания? – сказал крестьянин, набивая рот ливерной колбасой.
– Нарушай смело, – заявил старик и приосанился.
– Ну ладно, значит так. В нашем благословенном Провансе катаров этих…
– Чтоб им святой Павел шею свернул! – в сердцах выпалил мясник.
Все посмотрели на него, тот только махнул рукой.
– Хм… В Провансе их была тьма. Папа Иннокентий Третий собрал войско, и рыцари двинулись на Прованс под королевскими и папскими
– Как же, как же, ~ поддакнул старик. – Мой родитель ходил в наемниках. Это уж потом остепенился, поселился в Провансе, на матушке, опять же, женился.
– Прекрасный Прованс превратился в руины, погрузился в нищету и мрак. Альбигойцы были повержены.
Нетерпеливый Поль присвистнул.
– Так когда это было!
– Давно, мой мальчик, – ответил Жан. – А только кострищами нет-нет да и потянет – ересь неискоренима. Она как плесень расцветает, стоит ненадолго о ней забыть.
– И то верно, – крякнул мясник.
– Давай дальше.
– Потом Григорий Девятый послал войско доминиканцев для борьбы с ересью. Всем известна непримиримость монахов. Кострища опять запылали, братья, а?
– Стой, стой! Это ты к чему?
– А к тому. – Жан понизил голос. – Что, может, и теперь также? Кого мы видели нынче на Гнилом пруду? Хм…
– Ого.
– Вот тебе и «ого»…
– А я говорю, что все чепуха и враки, – вскинулся мясник. – Ведьма она, и творила малефиций. Если б не ее колдовство, разве поплыла бы она?
– Верно, верно, хе-хе-хе. Вода ее не приняла.
– Так я о чем и говорю! Грозилась еще назвать кого-то, видать, из своей секты. Или не слыхали?
– Да слыхали, слыхали…
Во все время разговора в слабо освещенной харчевне, укрывшись за очагом, стояла Жанна. Не зная зачем, она прислушивалась к беседе мужчин.
В очаге трепетало пламя, оранжевые пятна дрожали на лицах, шевелились гигантские тени.
Прошедший день заронил в душу прекрасной нимфы незнакомое чувство. Ощущение угрозы – вот что это было.
– Где этот чертов горбун? – прорычал Пэррис. – Он крутится перед носом только когда в нем нет нужды. Все кувшины пусты! Где Гийом, чтоб ему ни дна ни покрышки!
– Пьер, ты орешь, как Голиаф, даже оторопь берет, – сказал старичок и вытер слезящиеся глаза.
– Еще не так заору! Я научу этих свиней хорошему отношению с гостями.
– Месье Пьер! Успокойтесь! Гийом занят во дворе, колет дрова. Я немедленно принесу вам вина, – зазвенел голосок, и будто по волшебству появилась Жанна, кажущаяся в полусвете совсем девочкой.
Мужчины повернулись навстречу чудному видению. Лица у всех были красные. Что и говорить, ужинали они давно. Но теперь они расплылись в улыбках, глаза стали подобны маслинам. Даже старый шампиньон Мишель крякнул и подкрутил мокрый ус. Пьер Пэррис сделал руками такой жест, будто хотел обнять весь мир. Спокойный Жан спокойно, с легкой ироничной улыбкой на бледных губах, взирал на девушку, зато Говорун и бойкий Поль просто таяли
– Прекрасная дочь Франции! Ты расцветаешь на глазах, – воскликнул мясник. – Невозможно отвести от тебя глаз, Жанна. Я бы с радостью уделил тебе немного времени…
Тут он услыхал, что Говорун глухо заворчал, а Поль грохнул стаканом и сердито икнул. «Ну нет, – решил мясник, – с этой парочкой лучше не связываться».
– Если бы не важность нашей беседы, – закончил он.
– Давайте ваши кувшины, господа, – сказала Жанна.
Ее проводили влюбленными взглядами.
Бочка в кухне, как на грех, оказалась пуста, и девушке пришлось спускаться в погреб. Она накинула платок и отодвинула засов на маленькой тяжелой двери. Дунуло холодом и сыростью, мрак мгновенно впитал упавшие капли света. Масетт, орудуя у очага, даже не обернулась. Восемь скользких ступенек, ведущих вниз; башмачки глухо стукнули о земляной пол. Жанна поморгала. Глаза постепенно привыкли к темноте. В этом тартаре всегда было холодно, пахло древесиной, вздымались штабеля бочек. Занятая привычным делом, девушка отгоняла мысли об отвратительном событии на Гнилом пруду. Но тут же на смену пришла иная картина, не менее отталкивающая.
Жанна, поминутно спотыкаясь, идет в направлении деревни. Шуршат отмирающие травы; вот перед лицом закачались мирты и олеандры. Кое-где на ветвях еще лежит бисер ночной влаги. Сзади слышится гул моря.
Об одном воспоминании об утопленных на Гнилом пруду впечатлительную Жанну знобит.
Эх, не нужно было этого видеть. А все – злобная юродивая! Она не в себе, это точно. Нужно обходить ее стороной.
Вдруг Жанна остановилась как вкопанная. Из влажных зарослей кустарника на нее взирала физиономия Клодины. Глаза широко открыты, волосы свисают на лоб.
Жанна подняла руку для крестного знамения. Внезапно кусты пришли в движение, и сумасшедшая выкатилась навстречу девушке.
Подбоченившись, она остановилась недалеко от своей добычи. На голову юродивая напялила венок из стеблей и древесных листьев и походила на отшельницу. Да, собственно, отшельницей она и была.
– Клодина! Что ты делаешь здесь?
– Ничего.
– Ты шпионишь за мной?
Юродивая молча и недоверчиво покосилась на прекрасную нимфу.
– Чего ты хочешь? Говори, ну! Ты ходишь, как тень. Или, думаешь, я не вижу? Не тут-то было, я давно приметила тебя. – Глаза Жанны загорелись, лицо пылало.
Клодина фыркнула.
– Я порхала по папоротникам и рододендронам, – зашептала она. – Поднималась в луга, что лежат среди скал и снегов. Хе-хе-хе. Это было хорошо, красиво.
Клодина мечтательно улыбнулась и замурлыкала колыбельную. Эту песню пела Лора Грандье маленьким Клоду и Жанне. Девушка отшатнулась.
– Вот что, Клодина, стой здесь хоть до посинения, а я ухожу, – решительно сказала она.
– Нет, нет, постой! – Клодина сделала умоляющий жест. – Постой. Если бы… не ты, все было бы… по-другому.