Приказано - спасти...

Мохов Игорь

— А зачем тебе дорога? — вроде как удивился Семен. — Пойдем напрямую, через лес.

Приняв из рук Шилина обмотанный ремнем портупеи планшет, Чекунов спрыгнул с машины и растворился в темноте. Андрей остался сидеть с задумчивым видом.

Артиллериста Семен обнаружил на том же месте. Протянул планшет:

— Вот, товарищ капитан.

Анохин молча взял предмет спора. Глянул на Чекунова который и не думал уходить:

— Что еще, товарищ красноармеец?

— Извините, товарищ капитан. Не могли бы вы дать мне ваш фонарик? Фары тягача включать возле шоссе опасно. Придется водителю двигаться по командам впереди идущего.

— Значит,

ты уже за командира решил, как будешь двигаться? — в темноте лица капитана не было видно, но Семен, казалось, кожей почувствовал изучающий взгляд. И не отвел глаза:

— Нужно обойти перекресток. Потому что это правильно. И еще…

Речь красноармейца была прервана тычком железной коробки в руки:

— Бери фонарь. Кто поведет тягач?

Смешавшись, Чекунов все же быстро ответил:

— Шилин.

— А почему не сам?

— Я уже ходил к шоссе, и смогу показать, где лучше двигаться. И знаю где остались ждать другие разведчики.

— Тогда — к машине. Тронетесь по команде. Пойдешь рядом со мной. Расчет пушки поедет на тягаче. Предупреди остальных. Да, и еще — сейчас я пришлю вам стрелка на курсовой пулемет. Всё, вперед.

И капитан повернулся к подходящим пехотинцам, разом потеряв интерес к Чекунову.

Санитарка Анастасия Ивановна Данилова

Ночь, тишина. Как будто и нет войны. Но так, кажется, только пока не откроешь глаза. Не хочу открывать… Пусть будет так: темно и тихо. Не могу видеть боль вокруг себя. Господи, сколько еще продлится эта война? Почему нельзя было жить в мире? Почему?!

Тишина такая, что прислушавшись можно расслышать тиканье часов в кармане Бориса Алексеевича. Но война все равно рядом. И в воздухе разлито напряжение. Такое, что все пассажиры фургона, казалось, затаили дыхание. Впереди еще одна дорога, которую нужно пересечь. Такая же, как та, что преодолели два дня назад.

Теперь мы не одни, нас стало больше. Но почему, же так беспокоится Семен? Ведь я же вижу, как он смотрит на нас всех. Что-то его гнетет, давит. Что-то такое, о чем он не может, не имеет права говорить.

Каждый раз, как речь заходит о дальнейшем движении, Семен замыкается, уходит внутрь себя. И лицо у него делается такое… Как будто он старше всех нас, как будто знает наперед…

Неужели, он видит какую-то угрозу для всех нас? Тогда почему не говорит?

Нет, наверное, это все только бабские домыслы. Ну с чего я взяла, что Семену что-то известно? Да он в таком же положении, что и мы… Вот только эта уверенность, с которой он принимает решения… Откуда она? Да оттуда!

Война людей наизнанку выворачивает. Кто-то ломается, а иные только крепче становятся. Вон, капитан Анохин — видела я похожих до войны: строевик, все по уставу. Наверняка, на курсах, своих артиллерийских, молодых учил да по струнке ходить заставлял. Но вот случилась война и воюет. Да, понятно, что он военный и к этому готовился. О другом я говорю. У военных все четко — есть те, кем ты командуешь, и есть те, кто командуют тобой. И по-другому нельзя, иначе не армия будет, а бардак.

Просто, когда вышестоящее командование исчезает, многие теряются, начинают метаться не в силах что-то решить. Как же, ведь нужно брать ответственность на себя…

Анохин не из таких. Раз полагается ему, как старшему по званию, принять командование на себя, значит так и будет. Все сделает, как в уставе прописано. Свои шпалы он не зря

носит. И людей он не бросит, и технику будет тащить, пока сам не упадет.

А, вот, Семен… Он такой же красноармеец, как и другие бойцы. Но ведь спорит с капитаном, пытается что-то доказать. Почему так? Что им двигает? Сиваков, например, ушел в свое дело, его только раненые беспокоят. Ну, так, что взять с почти гражданского человека, хоть и в форме. Он же практически командование нашей группой Чекунову передал. Хоть и спрашивает Семен у военфельдшера, указаний и приказов, но это все так, по мелочам. А все серьезные решения этот мальчишка в красноармейской форме принимает сам, убеждая при этом и Бориса Алексеевича, и Андрея, да и меня с Фирой…

Неожиданно брезентовый полог откинулся, и в проеме показалась голова Чекунова. Он окинул взглядом внутренность фургона, зашевелившихся на своих местах раненых, сидящую возле борта Данилову, плохо различимых в глубине прицепа Сивакова и Фиру, и произнес:

— Приготовьтесь, сейчас поедем. Держитесь крепче, двинемся напрямую через лес, будет трясти. И вот еще что…

Чекунов внимательно посмотрел в глаза Анастасии Ивановны:

— Если начнется стрельба, ложитесь на пол прицепа. Не надо геройствовать.

— А как же раненые? — подала голос из глубины прицепа Фира.

За Семена ей ответил со второго яруса нар капитан Маслеников:

— Мы удержимся. Ведь так, мужики?

Никто не возразил ему. Только чей-то тяжелый вздох донесся сверху.

— Все равно, — продолжил летчик, — в плен я не хочу. Лучше так.

Виктор Иванович повозился на своем месте и до слуха всех явственно донесся щелчок взведенного курка пистолета.

Чекунов еще раз оглядел всех, медленно поворачивая голову, как будто стараясь запомнить… И, хоть выражение лица его было слабо различимо в полумраке, чувство надвигающейся беды полоснуло по сердцу санитарки. Этот человек что-то знал…

Полог с шорохом обрушился вниз, отсекая пассажиров фургона от окружающего мира. За брезентовой стенкой загудел мотор тягача…

По ночному лесу извиваясь и дергаясь, ползет длинное чудище. Вминая в мох стволы упавших деревьев, с треском проламываясь через кусты, оно спешит вперед. Там, среди леса, манит, дразнится неяркий огонек. И как змея, ощущающая тепло излучаемое жертвой, так и это лязгающее металлом существо всякий раз поворачивается своей плоской головой на приманчивый свет. Поворачивается, чтобы рывком преодолеть еще несколько метров. Догнать, настичь… Натужный рев и сизые клубы дыма сопровождают эту гонку. Причем, огонек настолько привлекает существо, что оно даже не обращает внимания на темные фигуры двигающиеся рядом. Которые также целеустремленно двигаются вперед, сопровождая тушу, ломящуюся по лесу, и только иногда отбегая в сторону, когда та слишком резко меняет направление движения.

Несмотря на ночную прохладу Семену жарко. Шинель уже расстегнута, но этого недостаточно. Сырая гимнастерка неприятно облепляет разгоряченное тело. Время, от времени смахивая рукавом шинели, пот со лба, он шагает, поминутно оборачиваясь и короткими вспышками света указывая дорогу тягачу. Неуклюжий поезд, составленный из "Комсомольца", фургона, и прицепленной сзади полковушки, извиваясь, ползет по лесу. Стальные траки рвут дерн, с хрустом распластывают по земле тонкие деревца, распахивают на поворотах широкие круги вздыбленного грунта…