Приключения 1968
Шрифт:
— Тут стояли наши палатки. Тут, под дубом, стол… — показал он.
Басов учел это. Под его энергичным руководством лагерь устроили быстро. Под дубом, против палаток, поставили раскладной алюминиевый стол и стулья. Нижнюю ветку дуба использовали как бра, укрепили на ней электрический фонарик. В сторону сложили из камней очаг. Паяльная лампа заменяла костер — шипела она пронзительно, но обед из консервов приготовили быстрее быстрого.
Когда улетал вертолет, Маршан обломал несколько усыпанных цветами веток рододендрона, хотел попросить пилота передать Кате, да постеснялся. Свой быт Маршан украшать не привык,
Чуть дернулась левая щека у Вольского. Стол стоял на том же месте. Только тогда был самодельный: четыре кола, вбитых в землю, да крышка от ящика. Цветы на нем не переводились. Об этом тогда заботился он, очень заботился…
Уже совсем стемнело, и далеко-далеко, где-то внизу засверкали огни. Казалось, улетели они в какой-то совсем иной мир и лишь теперь вспомнили, что до поселка по прямой всего двадцать километров. И разница высоты — почти километр.
Потушили фонарик и долго сидели в темноте, глядя то ввысь, на таинственно мерцающие отсветы пламени над конусом вулкана, то в провал — на веселые огни поселка. Маршан смотрел туда так пристально, словно надеялся разглядеть Катю.
Все молчали, только ручей в темноте очень разговорился.
Прерванная симфония
Для изучения подземных вод восхождение к кратеру было не обязательно. Конечно, больше всех за это агитировал Борис.
— Прежде чем на такое решиться, вспомните слова Атласова: «Гора эта велика и высока гораздо… Из нее днем идет дым, а ночью искры и зарево. А сказывают, буде человек взойдет до половины той горы, и там слышит шум великий и гром, что человеку терпеть невозможно. А выше половины той горы, которые люди всходили, назад не вышли, а что там людям учинилось — не ведомо». — Лицо Вольского таило улыбку в уголках губ, в прищуре глаз.
— Выходит, что по части брехни предки не во всем превзойдены! — не преминул сострить Маршан.
Вольский легко дал себя уговорить — его и самого туда тянуло.
Путь был труден, то по снегу, для страховки связавшись веревкой, то по горячим камням, сквозь сизую завесу сернистого дыма… Вольский шел впереди. Маршан посматривал на него с восхищением. Шепнул Борису:
— Ну, старичок! Прет, как дизель!
День выдался пасмурный, но сквозь туман еще оглушительней рев фумарол, еще страшнее зыбкое подрагивание скал, еще таинственнее колыхание докрасна раскаленного озера в кратере.
И вот они уже снова «дома», среди цветов. Уютно освещает фонарик букет, стол, чисто вымытые руки. Но все еще шумят в ушах фумаролы и, когда закроешь глаза, притягивает к себе огненный провал.
Вольский поставил на стол бутылку коньяку, — торжественный случай восхождения должен быть достойно отмечен!
Басов почесал затылок:
— Даже неудобно, так я оплошал — кроме неприкосновенного запаса, фляжки спирта, ничего не сообразил захватить.
По глоточку коньяк пился так хорошо, пробегал теплой волной! Вольский соблюдал ритуал. Всем по кругу предоставлял слово, а еще больше говорил сам. И его хотелось слушать. Их собственные тосты выглядели такими топорными: за здоровье, за трудовые успехи…
Коньяк
Вечер был тих, небо прозрачно. Вдруг зазвучала музыка — это Борис включил «спидолу», что было вполне уместно. Беседа уже начала затухать.
Ликовали скрипки, широко и привольно звучал могучий оркестр.
— «Итальянское каприччио», — чуть слышно сказал Маршан.
Вольский прижался к дубу, закрыл глаза. Незаметно шли минуты. И вдруг оборвалось. Могучую гармонию на мгновение сменило какое-то бессмысленное урчание, а затем наступила тишина. Все разом дернулись, посмотрели на приемник очень недовольно.
— Чего забарахлил? — удивился Борис и даже забеспокоился.
«Спидола» была его гордостью и радостью — первое в жизни приобретение. Он начал подкручивать, догонять ускользнувшую волну. Вольский сел поудобнее, снова прикрыл глаза, мысленно повторяя последние звенящие аккорды.
Черная стрелка указателя переместилась вправо, затем влево и, не догнав, вернулась на прежнее место.
— Что за чер… — начал Борис и замолк.
Приемник заговорил громко и четко:
— Внимание! Просим извинить за прекращение музыкальной передачи. Слушайте экстренное сообщение об угрозе стихийного бедствия.
Вольский стремительно, вместе со стулом, придвинулся к приемнику.
— Проклятье!.. — пробормотал он.
— Несколько минут назад сейсмические станции отметили сильное землетрясение. По предварительным данным, его эпицентр расположен в северной части Тихого океана. При толчке такой силы возможно возникновение волн цунами. В прибрежной зоне объявляется тревога. Приведите в состояние готовности транспорт. Используйте все средства связи, все возможности для оповещения населения на берегу и тех, кто находится в прибрежных водах. Подготовляйтесь к возможной срочной эвакуации. Слушайте нас. Новые сообщения и распоряжения будут переданы в ближайшие минуты! Повторяю… — Голос диктора звучал властно и подчеркнуто спокойно.
Наступила тишина. Никто ее не нарушил, все ждали, что скажет старший.
Вольский продолжал сидеть, не меняя позы, ухом прижимаясь к приемнику, словно ждал, что новое сообщение поступит сейчас же.
Его лицо, еще недавно чуточку хмельное, благодушное, изменилось. Глаза под насупленными бровями смотрели строго и скорбно, резче обозначились морщины. Он был взволнован гораздо сильнее, чем остальные. Для них все то, что таилось в слове «цунами», не было таким реальным и зловещим.
Вольский знал об этих волнах, вероятно, больше, чем кто-либо другой на свете. Он не раз видел трагические их следы, и не только на фотографиях.
— Говорят, тут часто так, — сказал Басов, глядя на Вольского, — объявят тревогу, а потом отбой, даже людям надоело.
— В таком деле лучше перестараться, — сухо ответил тот.
Двенадцать баллов
Над кратером, где колыхались желто-белые полосы, стало совсем светло. Казалось, вот взлетит там, сверкая, лавовый раскаленный фонтан. Вскоре стало ясно, что источник света иной. Медленно и спокойно выплывала луна — огромная, ледяная, почти прозрачная. Было во всем этом что-то театральное, словно сидели они перед сценой, ожидая начала действия.