Приключения Буратино (тетралогия)
Шрифт:
– Эй, Хаган! – обычно начинал Урсус. – Ты понимаешь, что когда мы зададим жару всем этим недоноскам, нам придётся драться друг с другом?
– Может, это будешь и ты. Пока тебе везёт… – отвечал Хаган, презрительно кривя рот. – Все слабаки достаются тебе, пока я сражаюсь с сильнейшими,
– Скажи лучше, как ты хочешь умереть? – не отставал Урсус. – Быстро? Или желаешь насладиться моментом?
– Я бы желал умереть не торопясь, в объятиях десятка прелестниц поядрёней. Но я не понимаю, при чём здесь ты, медвежонок?
– Такое возможно только в твоём сне. Ты явно себя переоцениваешь. Тебе и с одной прелестницей не справиться.
– Как раз сегодня ночью я загонял до полусмерти двух матерых потаскух. Я отпустил их, только когда они начали молить
Иногда Урсусу казалось, что взгляд Хагана слишком серьёзен для шутейного разговора.
В предпоследний день игр Урсус одолел какого-то знаменитого помпейского ретиария. Тот отделался довольно глубокой раной на бедре – пришлось пустить кровь, чтобы поражение выглядело более убедительно. Хаган же, долго не рассусоливая, убил молодого, подающего надежды мурмиллона из галлов, раскроив ему ужасным ударом меча и шлем, и череп.
Теперь перед Урсусом встала чёткая альтернатива: в последнем бою либо убить Хагана и испытать все прелести свободной жизни в первом столетии от рождества Христова, либо погибнуть.
В этот вечер Орит вела себя странно. Думала о чем-то своём, на вопросы отвечала невпопад, взгляд её был рассеян. Урсуса это задело, он ожидал большего внимания к себе накануне решающего поединка. Он спросил с досадой:
– Что с тобой, дорогая Орит? Ты сегодня сама не своя.
Тогда она посмотрела на него пристально и ответила:
– Это все оттого, что сегодня мы видимся в последний раз.
Урсус немного растерялся, оказывается причина её странного поведения была все-таки в нем! Она переживала за него, бедняжка.
– Ты совершенно напрасно волнуешься. Я уже один раз побеждал Хагана, сделаю это еще раз. Я получу свободу, и мы сможем быть вместе, если ты этого хочешь.
– Нет. Я почти не волнуюсь за тебя, ибо знаю – ты победишь. И, да. Я бы хотела быть с тобой, но это невозможно.
– Это еще почему? Какие-то самаритянские предрассудки? Вам нельзя выходить замуж за чужаков?
– Нельзя. Но меня бы это не остановило…
– Тогда в чем же дело?
Она стала очень серьёзной.
– Послушай. Я ведь приехала в Кесарию не для того, чтобы поглазеть на бои гладиаторов. И не для того, чтобы встретить тебя. Это приятная случайность. Я здесь для того, чтобы убить прокуратора.
Сначала ухо ему резанула эта «приятная случайность», но на фоне последнего сообщения это показалось пустяком.
– Как это «убить прокуратора»? Зачем?
Заручившись его клятвой хранить молчание, Орит поведала, что должна отомстить за смерть отца. До этого Урсус знал лишь то, что её отец был одним из вождей общины самаритян, и что он умер. Когда и по какой причине – она не говорила, а когда Урсус как-то попытался узнать больше, ушла от ответа. Теперь же Орит рассказала, что полгода назад самаритяне, не выдержав римского гнёта, который за время правления Понтия стал невыносим, подняли восстание. Прокуратору пришлось стянуть в Самарию почти все доступные войска. Восстание было подавлено. Вершить суд прокуратор приехал в Шхем 12 самолично.
12
Шхем – религиозный центр общины самаритян.
– По приказу Пилата с моего отца, с живого, содрали кожу, – сказала Орит спокойно. Чего стоило это спокойствие, было видно по тому, как затрепетали крылья её носа. – У меня до сих пор стоит в ушах его крик… Я узнала от надёжных людей, что, после слишком жестокого, даже по римским меркам, избиения самаритян Пилатом недовольны в Риме. Скоро его должны отозвать в столицу империи, и тогда он избежит заслуженного возмездия. Я должна успеть, и завтра на пиру в честь окончания игр – самый подходящий момент.
Пока самаритянка говорила, Урсус все отчётливее ощущал её решимость и отчаяние,
– Как ты собираешься это сделать?
Орит поднесла к лицу левую руку и развернула кисть тыльной стороной к Урсусу. Её пальцы были унизаны золотыми кольцами и перстнями, среди которых выделялся один с большим красным рубином. Урсус не раз любовался его непривычной огранкой.
– Яд. Сильный яд, скрытый под этим камнем. Он умрёт, пуская ртом пену и сотрясаясь в конвульсиях. За это время я успею рассказать ему, за что он умирает…
– Но ведь потом убьют тебя! – вскричал, не сдержавшись, Урсус.
– О нет. Я не доставлю им такого удовольствия, – она согнула все пальцы кроме среднего, на котором был перстень, – здесь хватит на двоих.
Ещё уверенный в своей способности убеждать, он попытался объяснить ей бессмысленность мести, как объяснял бы ребёнку, почему ненужно кусать собаку в ответ. Тогда Орит выразила надежду на то, что он уважает её, как взрослого, здравомыслящего человека, имеющего право на самостоятельные решения. Он рассказал ей историю одного плотника, к мучительной смерти которого был также причастен Пилат. Про щёки, про всепрощение… Она сказала, что слышала о сумасшедшем иудее, который мнил себя сыном божьим и которого три года назад казнили в Ершалаиме. Что встречала его последователей и убедилась, что они так же безумны, как и их учитель. Что ей гораздо ближе старый девиз – отвечать на потерю глаза или любого другого органа равнозначным увечьем. Тогда он стал умолять ее отказаться от мести по той причине, что теми же первоисточниками, в которых содержится это жестокое правило, декларируется неизбежная для каждого негодяя кара после смерти. Эта часть его аргументации даже позабавила Орит. Она заявила, что не настолько полагается на божественное провидение, чтобы доверить ему наказание убийцы своего отца. Тут он вспомнил, что читал о смерти Пилата. Что по легенде, после того, как прокуратора за злоупотребления властью отозвали в Рим, он покончил с собой. В споре с Орит он решил выдать эту легенду за исторический факт и предположил, что самоубийство – самый страшный вариант смерти, и что лучше всего в этом случае предоставить тирану самому себя наказать. Орит резонно призвала его не особенно доверять приданиям двухтысячелетней давности. Кроме того, сообщила, что не хочет давать мерзавцу право на выбор времени и способа смерти. Отчаявшись, он объявил, что сейчас же пойдёт и донесёт о её планах кому следует, и её вышлют из Иудеи навсегда, и пусть им не суждено будет увидеться вновь, но она будет жить. Орит усомнилась в его способности на столь низкий поступок. Тогда, поняв, что отговорить её не получится, Урсус решил силой отобрать смертоносный перстень.
Орит закричала, в комнату тут же ввалились её телохранители и конвоирами Урсуса. Вместе они не без труда зафиксировали разбушевавшегося гладиатора.
Перешагивая через разбитую посуду и обходя перевёрнутую мебель Орит приблизилась к Урсусу и прошептала ему на ухо:
– Мне жаль, что мы расстаёмся вот так… Пойми. Дело не только в моем отце, но и в сотнях других, кто погиб от руки прокуратора, и в тысячах тех, что продолжают жить при его неправедной власти.
Она хотела поцеловать его на прощание, но он отвернулся. Орит сделала знак, и гладиатора увели прочь.
Когда угрюмого Урсуса привели «домой», традиционная вечеринка была в самом разгаре. Все веселились и оживлённо обсуждали завтрашний день – последний день игр в честь десятилетия правления Иудеей римского наместника Понтия Пилата.
Из-за произошедшего у Орит Урсус не разделял всеобщего подъёма. Напротив, он находился в угнетённом состоянии духа, более подходящего семидесятилетнему пенсионеру, нежели мужчине в полном рассвете сил – фавориту гладиаторского турнира.
Сейчас он искренне не понимал, как мог радоваться молодости и здоровью, если они даны ему только для того, чтобы сражаться и совокупляться.