Приключения человека, похожего на еврея
Шрифт:
Долгое отсутствие меня не насторожило, главные редакторы, как правило, занятые люди. То-се. Наконец, дверь открылась. По правде, я не сразу узнал его, главного: голубые глаза стали. нет, не в глазах дело. Может быть, в цвете лица, что ли. Нет, цвет ни при чем. Что-то другое, мне непонятное. Может. Ага, наверно. Нет, не то.
— Извините, Илья Александрович, — произнес главный, — произошла ошибка. На сегодняшний день, к сожалению, вакансий в редакции нет.
Что мне оставалось делать? Взял трудовую, опустил в карман.
— Жаль, — сказал я. — Очень жаль.
— Вы, конечно, извините.
— Да ладно.
Обратно поехал на лифте. Лифт был новенький, комфортный, скоростной —
Вечером мне позвонил Сергей.
— Он тебя принял за еврея, — сказал он. — Надо было показать паспорт! Я его хорошо знаю: не то что бы антисемит, а. так, на всякий случай. Система! Эхо каких-то иных времен. Я попробую объяснить ему, хотя теперь, конечно, ситуация хуже.
— Не надо ничего объяснять, — сказал я. — Я уже не хочу к ним.
— Нашел работу?
— Нашел.
Вдруг меня остановил незнакомый мужчина. Улыбался в ожидании ответной улыбки или какой-то определенной реакции и молчал. Но и я ждал.
— Что вы не приходите? — наконец произнес он. — У нас как раз начинается новый курс.
Так, зрительная память у меня всегда была неважная, но, похоже, не только зрительная? Кто этот человек? Где мы встречались? Я начал чувствовать легкое раздражение.
— Два занятия вы пропустили, но это неважно. Я вам помогу.
И я вспомнил: мы познакомились в синагоге, он преподаватель иврита. Только иврита мне сейчас не хватало! Теперь уж просто толчок неприязни почувствовал я к нему.
— Вы думаете, он мне нужен?
— Иврит? — с огромным удивлением переспросил он. — Пригодится!
Ну как же, иврит нужен всегда и всем, не сомневайтесь. И чем радушнее он улыбался, тем больше раздражался я.
— Знаете что? — неожиданно для себя сказал я. — Одолжите мне сто долларов!
О, как смутился этот, возможно, хороший человек!
— Да, да, — добивал я его, — сто долларов. А еще лучше сто пятьдесят. На полгода.
Интересно, что улыбка не сходила с его лица, но, конечно, температура ее менялась.
— Нет у вас ста долларов?
Он затряс головой, дескать, нет, нет и быть не может.
— Ну вот, а вы говорите — иврит. Ладно, на нет и суда нет. Прощайте.
Мы оба одновременно повернулись и пошагали своей дорогой. Чем-то я был доволен. Вот какой молодец.
Стыдно стало утром следующего дня.
Известно, что отношение к тогдашней перестройке — одобрительное или отрицательное — во многом зависит от поколения. Молодые — за, старые против. Но есть у меня знакомый старик, лет ему, наверно, за девяносто, однако говорливый и бодренький, так вот он — больше, чем за. То ли от возрастного легкомыслия и, следовательно, оптимизма, то ли досталось ему от советской власти, то ли просто от природного любопытства: а что будет дальше? Не хочу помирать, что-то будет, ох, что-то будет! — говорит он. Перестройка объединила или развела многих. Возникла тема, которая всех касается, и каждому есть что сказать.
Мы с Катей тоже иногда говорим обо всем этом. И если молодые люди легко и с удовольствием прощались с прошлым, то старики сопротивлялись и сдавали позиции постепенно. Сперва сдали Сталина, но за Ленина держались долго, еще дольше — за саму идею. Иные держатся до сих пор.
Советская история моей семьи довольно сложная и трудная, но сейчас не о том речь.
Конечно, наше общество остановилось и замерло на пути к новому светлому будущему, но, признаюсь, грядущая демократия страшит меня так же, как ужасает прошлое.
— Ну что, работу нашел? — частенько спрашивает меня дядя Петя, тот, который набил перловкой и макаронами антресоли, а потом завез их в деревню. — И не найдешь!
Он
Когда-то была у него девушка, первая его любовь. Со слезами она проводила его на армейскую службу, каждую неделю писала письма, ждала — не могла дождаться, как только демобилизовался, сразу подали заявление в ЗАГС, сразу же справили свадьбу, но тут оказалось, что молодая жена уже погуляла немножечко, объяснив ситуацию просто: так у нее и было. Утром Петя подал второе заявление — на развод. Лет десять с девушками не общался, места общения с молодежью не посещал и неожиданно для всех сделал в цеху заявление: женюсь хоть на уродине, но — честной. Несколько лет всем цехом, посмеиваясь, искали ему невесту, как говорится, с ног сбились, уже и отчаялись, он тоже рукой махнул — ну и не надо, буду жить один, как вдруг пришло сообщение из родной деревни: есть! И правда, было. Невеста оказалась, конечно, не красавица, но и не уродина. Нет, не уродина, хотя. Так ведь женщины уродинами и не бывают, в каждой что-то хорошее есть. И Петя это хорошее видел. Свадьба была на весь моторный завод, даже директор и председатель профсоюза приходили поздравить, — уже все знали его историю, хорошую материальную помощь молодой семье оказали. Ну, а скоро и детки пошли — один за другим, все мальчики — крепенькие, прожорливые. Потому дядя Петя и повторял: «Ох, доиграетесь», — сперва как бы с улыбкой, а теперь и со злостью: детей надо кормить, а вы шутки шутите, демократы поганые.
Дядя Петя при хорошей погоде выводит во двор всех своих ребят и не без превосходства поглядывает на прохожих.
— Иди сюда! — кричит, завидев меня, да хоть кого, только бы поговорить о жизни и о своих ребятах. Ну, жизнь, понятно, поганая, а ребята — да что говорить, сам смотри. Жалко — девочка не получилась. «Что значит жалко? — говорю я. — Все в твоих руках». — «Да ну, старый я». — «Старый? Вон по телевизору показывали: под семьдесят женился, хлопчика родил». — «Под семьдесят? — переспрашивает, и вижу — что-то высчитывает. — Не, поздно». Но тема такая ему приятна.
В те времена милиция еще не получила приказ гонять нищебродов, и они довольно свободно располагались в подземных переходах, спасаясь от зимней стужи. «Площадь Победы» — одна из самых оживленных в Минске станций метрополитена и возможности для сбора подаяний, наверно, лучшая в городе. Здесь, в шаговой доступности от метро, находилось издательство «Интердайджест». Порой они издавали серьезную литературу, а порой совершенно позорные порнографические романы, добытые, конечно, где-то в раскрепощенной Европе. Студенточки иняза, как могли, переводили на русский, а уж потом сотрудники находили стильредакторов, чтобы привести рукописи в относительно приличный вид. Получал и я такие рукописи, благодаря знакомому литератору, служившему там. Гонорары были ничтожные, но все же лучше, чем ничего. А голодных «стильредакторов» больше, чем рукописей, и никто не озабочен нравственными вопросами. Посему и бывал здесь часто, надеясь на косточку с остатками мяса.