Приключения чокнутого художника

Artist

Глава 2

Я прошел мимо спящего Мамеда за стойку бара и оказался в маленькой подсобке. Там обычно мыли чашки, резали хлеб, делали быструю закуску, и можно было никого не беспокоя самому себе сварить кофе. Собственно за этим я сюда и пришел. Ничего варить я естественно не стал. Просто бросил в чашку ложку растворимого «Nescafe» залил его кипятком который постоянно стоял на маленьком огне, и размешивая на ходу вышел в маленький дворик окруженный полуметровой каменной изгородью, декоративным кустарником и толстыми жёлто-зелёными пальмами. Мартовское солнце сильно отличалось от солнца августа. Было тепло, но не жарко. Я сел в плетёное кресло за круглый столик и закурив сигарету, стал наблюдать проезжавшие машины. В конце концов, мне это надоело и запрокинув голову, я подставил лицо слепящим лучам, закрыл глаза и наблюдал как

в освещённых яркими лучами прикрытых глазах вспыхивают, пропадают и вновь возникают разные фигуры. Я впитывал энергию солнца и турецкую музыку едва слышную из соседнего отеля. Никуда не хотелось идти. Я желал лишь одного. Вернуться назад. Представил наш маленький номер и загорелую жену на белых простынях. Полноватые предплечья и безмятежно раскинутые кисти рук на мягких подушках. Сквозь закрытые веки я пытался рассмотреть ускользающие силуэты, но воображение нарисовало зелёный луг. Огромные сказочного размера ели с оранжевыми шляпками грибов пробивших желтоватый мох и пасущуюся рядом с древним дубом белую кобылу. Я даже ощутил запах конского пота. Так реально, будто сам находился там, на виртуальной лужайке созданной моим воображением. Когда я открыл глаза, то был почти уверен, что всё увижу наяву. Нет конечно. Но я вспомнил одну ночь и часть дня, которые по иронии судьбы свели меня с этим прекрасным животным. К нему у меня до сих пор аллергия.

Случай этот произошел со мной летом девяносто третьего. В то время я сильно пил. Пил скромно сказано. Тонул! В голове царила сплошная абракадабра. Я метался между двух женщин, пытаясь уйти от одной я неизбежно возвращаясь к другой. Я соединял их в постели. Маринку и Капиталину. Развлекался как мог, как умел и насколько хватало сил. Это было как наваждение, как беличье колесо. Захваченный страстью к разврату я воплощал её в жизнь, пользуясь слабостями женской натуры. Но гулянка требовала подпитки, и приходилось ежедневно ехать на Невский проспект рисовать. Зарабатывать деньги на жизнь и пьянку. Тогда ещё много стоящих ребят были живы и мы здорово «помогали» друг другу и в радости и в rope. Вечером того злополучного дня работы не было, и все мы прилично нагрузившись спиртным, болтались у польского костёла «Святой Екатерины». Как раз в это время к нам и подкатили всадники на двух угрюмого вида лошадях. В начале девяностых уже никого не удивляла лошадь в центре Петербурга. И конечно ничего не было странного в том, что возле уличных художников остановилась пара этих созданий. Мы жутко обрадовались и стали просить хозяев дать нам чуть-чуть покататься. Сильно уговаривать их не пришлось. В ту пору люди были ещё полны неизвестного раньше оптимизма, верили в лучшую жизнь и поэтому были проще. Покататься успели все, и очередь наконец-то дошла до меня. Я помог слезть Коле Маркову взял у маленького Витька офицерскую фуражку старого образца, кое-как взобрался на кобылу чёрной масти и неумело постучав по её жирным бокам, поехал под громкое улюлюканье в сторону метро «Канал Грибоедова». Выехав на набережную, я хотел повернуть обратно, но тут мне пришла в голову нелепейшая мысль съездить к одной из своих подруг. Жила она далеко. У музея Суворова на Таврической улице. Поправив фуражку и сделав независимый вид, я покатил по набережной пугая редких прохожих.

К её дому, я подъехал со стороны улицы и встал у металлической ограды. Свет в её окнах горел.

–– Маринка!

В окне мелькнула чья-то тень.

–– Маринка! Ты что оглохла!?

Свет в окне погас. Подождав минуты три, я развернул кобылу и въехал в тёмный двор. Шёл конец июля, и белые ночи уже кончились. Во дворе, где росло множество деревьев и кустов отцвётшей сирени, стоял сумрак, шевелились причудливые тени и слабый свет уличных фонарей едва освещал чёрный асфальт.

Досадуя, что меня опять никто не понимает я привязал лошадь к дереву у Маринкиной парадной и пошёл на второй этаж. На мои звонки долго никто не реагировал. Потом за дверью послышалось еле слышное шуршанье.

–– Ты что не открываешь!? Спишь!?

Наконец дверь приоткрылась и в образовавшуюся щель показался её нос. Маринка испуганно моргала.

–– Это ты мой бедный художник?

–– А ты думала сосед?

Она моргнула ещё пару раз.

–– Я думала цыган. Ты один?

–– Нет. С подругой.

–– Я её знаю?

–– Вряд ли. Недавно познакомился.

–– Ну, пусть зайдёт. – Она повернула в глубь квартиры.

Почесав в затылке, я не знал, как поступить.

–– Ладно. Пойдем, я вас представлю.

––

Подожди. Дай переодеться.

–– Не надо. Она сама одета кое-как.

Марина Полякова была высокой, худощавой женщиной. Короткая стрижка, шатенка с сединой, светло-голубые глаза и крупные губы несколько необычной формы. Кутаясь зачем-то в тёплую кофточку, она осторожно прикрыла дверь квартиры и на цыпочках будто боясь кого-то разбудить, спустилась за мной во двор.

Кобыла мирно паслась, пощипывая мягкими губами листочки дикого жасмина.

–– Где подруга?

Маринка крутила головой в поиске женщины.

–– Знакомься! Дора!

Я ткнул пальцем в кобылу. От изумления глаза её стали круглыми.

–– Ты с ума сошёл! Зачем тебе этот конь?

–– Это не конь моя радость. Это кобыла. И приехали мы к тебе выпить.

–– Она что тоже пьёт?

–– Нет. Но она хочет присутствовать.

Минут через десять мы сидели во дворе и пили вино. Дора продолжала спокойно ужинать кустарником, а мы болтать.

Вернулся я на Невский проспект только пол первого ночи. Отдать животное мне было некому. Все ушли. А я, ругая себя нецензурной бранью развернулся и поехал к Маринке вновь. У цирка на Фонтанке я познакомился с таким же беспокойным мужиком, как и я. Звали его Эдик. До восьмой Советской он вёл Дору под уздцы, постоянно заглядывая ей в пасть. Видимо очень хотел есть. Она хоть и шевелила своими большими тёплыми губами, но поживиться Эдик так и не смог. Нечем было. Проводив меня до Суворовского он как появился, так и исчез, скрывшись в тёмном подъезде, а я с кобылой поехал дальше.

«Доскакали» мы к дому только в два часа ночи. Я поднялся наверх, разбудил Марину, и мы спустились во двор.

–– Что ты собираешься с ней делать?

Вопрос был резонным. Ничего не говоря, я подошел к Доре.

–– Марин! Давай поднимем её в квартиру.

Шкура у Доры была шелковистой, и мне стало её просто жаль.

–– Ты точно ненормальный! Что соседи скажут?

Она была пьяна, а в голосе дрожала неуверенность и желание помочь. Осторожно подойдя к лошади Полякова потрепала её по гриве и молча начала отвязывать Дору от дерева. Та, мотая и тряся головой тянулась губами к кустарнику.

Я взял у Маринки поводья и повёл кобылу к парадной. К моему удивлению животное наотрез отказалась идти в дом.

–– Ну, милая давай! Иди! Не упрямься!

Но та, наклонив голову стояла, не желая даже шевельнуться.

–– Марина принеси ей какой нибудь куст. Может она сиренью соблазнится?

И действительно, за поломанным веником Дора пошла, смешно вытянув губы вперёд. Поднималось по лестнице это милое копытное неуверенно. Как пьяный мужик после получки, шатаясь и фыркая. Сказывалось отсутствие опыта. С трудом достигнув второго этажа Дора встала как вкопанная. Ни за сиренью, ни за китайской яблонею идти она не желала. Добрых пол часа мы по очереди и хором пытались объяснить этой дуре, что в квартире ей будет значительно лучше, чем на улице. После долгих размышлений покрутив здоровой башкой она видно пришла к выводу, что внутри ей действительно будет не дурно и сделала первый шаг. Мы провели её во вторую комнату. Там находилась моя импровизированная мастерская. Здесь были бумага, холсты, кисти и прочий хлам, который можно увидеть, побывав в гостях у художника. Понюхав воздух она громко заржала и подняв хвост начала срать прямо на пол. Маринка, взвизгнув как маленький поросёнок бросилась вон из комнаты. Через двадцать секунд она появилась на пороге волоча за собой здоровый эмалированный таз. Я стоял как парализованный. До меня смысл происходящего стал доходить с некоторым запозданием. Присев на венский стул стоящий в углу комнаты, я лихорадочно думал как мне быть дальше. Тем временем, четвероногое создание едва прекратив крупную акцию решило развлечь нас действием поскромней и пока моя подруга стоя на коленях детским совочком убирала помёт оно чуть согнув задние ноги в суставах стало поливать паркет мощной струёй. Отскакивая от пола брызги, обрушились на свёрнутый в рулон госзнаковский ватман двухметровой ширины и пачку классного «Торшона».

–– Ах ты скотина безмозглая, сука безрогая! Ты что же делаешь!? Я схватил стоявшую рядом деревянную швабру и хотел дать этой заразе по хребту, но задел висевшую под потолком люстру. Звон разбитого стекла и мои неадекватные действия напугали тварь и она, шарахнувшись в сторону опрокинула мою незаконченную работу.

–– Стоп!

Заорал я, и повернулся к Маринке.

–– Пойдём отсюда. Пусть успокоится. Большей подлости она уже не сделает.

–– Ей бы воды надо.

–– Слушай! Никак у тебя жалость проявилась?!