Приключения Джона Дэвиса
Шрифт:
— Но ведь вы можете передать командиру просьбу его старых матросов? Вы можете ему сказать, что это просьба людей, готовых умереть по его слову?
— Передам все, что хотите, Боб. Договоритесь со своими товарищами.
Предложение Боба было встречено криками восторга. Джеймсу и мне поручили передать капитану просьбу экипажа о помиловании.
— Друзья мои! — обратился я к ним. — Не кажется ли вам, что имеет смысл попросить мистера Бёрка пойти вместе с нами? Ведь именно на него, виновника всех бед Дэвида, было совершено покушение. Или мистер Бёрк не поведет себя как мужчина, или в данных обстоятельствах он будет красноречивее нас.
В ответ на эти слова воцарилось
Мистер Бёрк широкими шагами мерил каюту, рукав его куртки был закатан, рука подвешена на черном галстуке. Мне было довольно беглого взгляда, чтобы понять, как сильно он взволнован. Однако стоило ему увидеть нас, как лицо его приняло привычное строгое и спокойное выражение. С минуту в каюте царила полная тишина. Войдя, мы отдали ему честь, не вымолвив ни слова, и теперь он пристально вглядывался в нас, словно стремясь прочесть наши затаенные мысли. Он заговорил первым:
— Можно ли узнать, господа, чему я обязан честью вашего визита?
— Мы хотели бы просить вас принять участие в добром и благородном деле, мистер Бёрк.
Он горько улыбнулся. Я увидел эту улыбку, понял ее смысл, но, тем не менее, продолжал:
— Вы знаете, что Дэвид приговорен к смерти?
— Да, сэр, причем единогласно.
— И приговор справедлив, сэр. Лишь один человек на судне мог бы поднять голос в защиту убийцы, а этот человек не имел права присутствовать на совете. Но суд состоялся, и сейчас, когда закон восторжествовал, не думаете ли вы, сэр, что пришел черед милосердию?
— Я слушаю вас, сэр. Вы говорите как наш корабельный священник. Продолжайте.
— Экипаж решил отправить к капитану депутацию с просьбой о помиловании Дэвида. Для этого доброго дела избраны Джеймс и я, но мы решили, мистер Бёрк, что не имеем права брать на себя эту миссию. Вы, возможно, пожелали бы оставить ее за собой.
На бледных и тонких губах старшего помощника промелькнула свойственная лишь ему высокомерная улыбка.
— И вы были правы, господа, — ответил он, слегка наклонив голову. — Если бы жертвой преступления стал какой-нибудь старшина и я не оказался бы заинтересованным лицом, то, не колеблясь, исполнил бы свой долг. Но убить хотели меня, и это меняет дело. Поэтому, при тех исключительных обстоятельствах, в которые поставил меня нож вашего подзащитного, мне дозволено следовать велению сердца. Идемте, господа, я провожу вас к капитану.
Мы с Джеймсом молча переглянулись: слова мистера Бёрка лишний раз демонстрировали, что он и теперь остался верен своей натуре. Он приказывал самому себе столь же сухо, как и другим. Лицо его отнюдь не служило зеркалом души, оно скорее походило на дверь тюрьмы, куда эта душа была заключена.
Мы вошли к капитану. Мистер Стэнбоу сидел или, вернее, полулежал, прислонившись к орудийному лафету у левой стены своей каюты, и, казалось, был погружен в глубокую печаль. Заметив нас, он встал и сделал шаг навстречу. Мистер Бёрк взял слово и изложил ему цель нашего посещения. Должен признаться, он сказал капитану то же самое, что сказал бы адвокат, однако он и сделал лишь то, что сделал бы адвокат, — это была речь, но не просьба. Ни единое идущее от сердца чувство не согрело сухие слова, слетевшие с его губ, и я понял, что после подобной просьбы капитан, при всем своем желании, не сможет удовлетворить ее. Ответ был такой, как мы и ожидали. Только голос мистера Стэнбоу звучал непривычно
— Я сделал бы это от всего сердца, — сказал он, — если бы представилась хоть малейшая возможность пойти навстречу пожеланию экипажа, к тому же изложенному вами, мистер Бёрк. Но вы знаете, что высший долг повелевает мне остаться глухим к вашей просьбе. Воинская служба требует, чтобы столь тяжкое преступление каралось по всей строгости военных законов. Интересами общества не должно поступаться ради личных чувств, и вы, как никто, знаете, мистер Бёрк, что я серьезно себя скомпрометирую, если проявлю хотя бы малейшую снисходительность в деле, столь важном для поддержания воинской дисциплины.
— Но, мистер Стэнбоу! — вскричал я. — Вспомните о том, в какое положение поставили злосчастного Дэвида, ведь над ним учинили насилие, быть может и законное, но определенно несправедливое, чтобы заставить его стать матросом! Вспомните о том, сколько он выстрадал, и, во имя божественного милосердия, простите его, как ему простит Господь.
— Господь никому не отдает отчета, сэр. Он всемогущ и может проявлять милосердие. Я же только исполнитель законов и вынужден следовать закону.
Джеймс попытался что-то сказать, но капитан отстраняющим жестом приказал ему молчать.
— В таком случае нам остается только попросить у вас извинения, капитан, — пробормотал мой товарищ дрожащим голосом: сердце его сжималось.
— Я извиняю вас, господа, — ответил капитан совершенно иным тоном. — Я не сержусь, что вы, следуя велению ваших сердец, которое я разделяю, несмотря на мой отказ, старались переубедить меня. Удалитесь, господа, и оставьте нас с мистером Бёрком. Передайте экипажу мое сожаление, что я не могу выполнить его единодушную просьбу, и скажите, что приговор будет приведен в исполнение завтра в полдень.
Мы отдали честь и вышли, оставив капитана и старшего помощника наедине.
— Ну, что? — кинулись навстречу ожидавшие нас люди.
Не имея мужества выговорить хоть слово, мы лишь грустно покачали головами.
— Стало быть, вы ничего не добились, мистер Джон? — спросил Боб.
— Нет, мой бедный Боб. Дэвиду остается только приготовиться к смерти.
— Именно этим он и занят как человек и христианин, мистер Джон.
— Я надеюсь, Боб.
— И когда казнь, сэр?
— Завтра в полдень, старина.
— Можно ли увидеть его до этого?
— Я испрошу для вас разрешения у капитана.
— Спасибо, мистер Джон, спасибо! — воскликнул Боб и схватил мою руку, пытаясь поднести ее к губам.
Я вырвал ее со словами:
— А теперь, друзья, за работу и мужайтесь!
Матросы подчинились с привычной покорностью, и спустя пять минут уже казалось, что все пошло по-прежнему, если не считать воцарившегося на борту тоскливого безмолвия, делавшего судно похожим на корабль-призрак.
Мне же предстояло выполнить долг совести. Я принимал участие в той злополучной экспедиции, после которой несчастный Дэвид оказался на борту «Трезубца», и, едва лишь стало ясно, сколь печально завершится его пребывание среди нас, меня начало терзать нечто вроде угрызений совести. Я спустился вниз и приказал открыть мне дверь карцера, где содержался бедняга. Он сидел на деревянном табурете, склонив голову к коленям; руки и ноги его были в оковах. Услышав скрип отворяемой двери, он поднял голову; но лампа была у меня за спиной, лицо мое оставалось в тени, и он не узнал меня.