Приключения Джона Дэвиса
Шрифт:
«Вот так, — ответил мой пращур, — и у нас не существует ни соблазнителей, ни соблазненных».
Вот что сказал мой пращур. Но с тех пор времена изменились, и для преступления, неведомого предкам, наши отцы изобрели жестокую месть. Если соблазнитель не бежит из страны, братья девушки находят его и заставляют либо загладить свою вину, либо драться с ними. Начинает старший брат, в случае его гибели вступает средний, и так до самого юного; после них приходит черед отца. Месть передается по наследству братьям, дядям, двоюродным братьям — и так до тех пор, пока виновный не будет убит.
Когда соблазнитель отсутствует,
В течение этого условленного времени жизнь в доме идет заведенным порядком, никто не напоминает бедному созданию о ее ошибке, все терпеливо ждут, когда она будет исправлена. В назначенный день глава семьи спрашивает у девушки, где ее супруг, и, если он не вернулся, ей пускают пулю в лоб.
Непременно возвращайся, мой любимый, ибо, в противном случае, ты убьешь не только меня, но и наше дитя!
Стефана находит, что я меняюсь на глазах; сегодня утром она советовала мне позаботиться о здоровье: ей страшно, как бы не открылась у меня болезнь бедного Апостоли. Добрая Стефана! Она не знает, что я не могу умереть теперь, когда живу для двоих.
Где ты сейчас? В Смирне, наверное. Любимый, самое тяжкое в разлуке — неизвестность. Как я и думала, чем больше проходит времени, тем сильнее моя печаль; мне страшно, что понемногу воспоминание, такое яркое вначале, потускнеет и затянется, как рана, после которой остается только шрам; впрочем, разве нет постепенно сглаживающихся шрамов? Но это не относится ко мне, дорогой, каждая окружающая меня вещь говорит моему сердцу. Куда бы я ни пошла, повсюду нахожу твой след, все вокруг напоминает о тебе; при самом горячем желании я не смогла бы забыть тебя, ибо я замкнута в круг, очерченный воспоминаниями, и если моя рана зарубцуется, то в ней останется замурованной твоя любовь. Ты же совсем в другом положении: вне моего острова никто меня не видел, там нет ни одной вещи, связанной со мною, там обо мне ничего не знают, а я столь невежественна — прости меня, — что, даже если бы угадала место, где ты находишься, то не сообразила бы, в какую сторону света послать с ветром мои вздохи и поцелуи.
Но именно это невежество удваивает мою любовь; будь я столь же образованной, как и ты, передо мной открывался бы огромный простор для воображения. Я размышляла бы, какая сила подвешивает звезды у меня над головой, что движет бесконечной сменой времен года, какой гений Провидения следит за расцветом и падением империй; эти глубокие раздумья хотя бы на мгновения отвлекали бы меня от мыслей о тебе, заставляя соизмерять могущество Творца с познаниями человека. А теперь стоит мне сделать лишь шаг вперед, как я натыкаюсь на преграду, и она отбрасывает мой разум, не заполненный знаниями, обратно к моему сердцу, преисполненному любви.
Боже мой! Боже мой! От тебя нет никаких известий, и надежда покидает меня. Лучезарное прошлое, мрачное настоящее, черное будущее. Как воздействовать на события, от которых зависит моя жизнь или смерть? Только ждать! Я не сомневаюсь в твоей любви; я полностью верю твоему слову; ты сделаешь все, что в человеческих силах, чтобы возвратиться ко мне, но ведь судьба может осилить тебя! А я прикована здесь, у меня, при всем моем желании, нет никакой возможности поехать к тебе. Бывают минуты, когда мне хочется умереть, лишь бы мой разум освободил меня от цепей моего
О! На этот раз я действительно больна, мой возлюбленный: меня пожирает какая-то лихорадка; я то беспричинно страшно взволнована, то испытываю смертельное изнеможение. Мне думалось, что если я буду писать тебе каждый день, то найду утешение, доверяя этому посланию каждое движение моего сердца; но как быстро исчерпались мои темы! Что еще поведать из того, чего я тебе еще не говорила… Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя! Каждый вечер я пишу эти слова, и каждый раз это означает то, о чем я думаю весь день.
Больше уже нет сомнений, мой возлюбленный, наше дитя живет во мне, я только что ощутила, как оно шевельнулось, и пишу тебе, чтобы сказать: мы оба любим тебя!
О! Помни об этом, я теперь не одна, ты возвратишься не только ко мне. Нас связывает теперь нечто более священное, чем любовь, — наш ребенок. Я плачу, любимый; от радости или от страха? Какая разница! Я снова могу плакать, и слезы облегчают мою печаль.
Сегодня исполнилось три месяца с тех пор, как ты покинул меня; три месяца — день в день, — но не было и часа, когда бы я не думала о тебе. Все это время я спрашиваю о тебе у всего, что меня окружает, но в ответ на мои вопросы — лишь глухое молчание. Не запаздывай с возвращением, мой возлюбленный; боюсь только, что ты не узнаешь своей Фатиницы, такая она стала слабая и бледная.
Господь свидетель, я была хорошей дочерью отцу и нежной сестрой брату и каждый день во время их долгих и полных опасностей набегов молила за них Панагию. И вот теперь я обвиняю себя чуть ли не в преступлении: с тех пор как вы уехали вместе, я вспоминала о них всего три или четыре раза, а ведь это им грозит опасность, это их терзают штормы на море, им наносят раны в сражениях, а судьи выносят им свой приговор! Господь, прости меня за то, что я не думаю больше ни об отце, ни о Фортунато! Господь, прости меня за то, что я думаю только о своем возлюбленном!
О! Как бы я хотела впасть в глубокий летаргический сон и проснуться счастливой или умереть! Но время идет, часы текут, я замечаю только смену дня и ночи. И отчего нельзя, чтобы так длилось всегда, раз это длится уже пять месяцев! Время мерится радостью или горем: пять месяцев разлуки — это целая вечность!
Господи мой Боже, что я вижу там вдали? Неужели это фелука? Благословенный Господь, это она! Я его сейчас увижу! Боже, даруй мне силы! О, я умру от радости или от горя!..
Тебя там нет! Тебя там нет! Пощадите же меня, пощадите!
Они знают все! Едва заметив фелуку, я подбежала к окну и по мере ее приближения старалась отыскать тебя на палубе. Прости меня Господь, но лучше бы там не было брата или отца, чем тебя. Но тебя, именно тебя там не было!
Я с ужасом убедилась в этом, задолго до того, как фелука вошла в гавань. Все побежали на пристань, меня же словно что-то пригвоздило к окну, лишив сил даже подать им знак, что я их вижу. Они поднялись по тропинке, и уже издалека было видно, как они озабочены и встревожены, потом до меня донеслись радостные восклицания слуг, звук шагов на лестнице и шум открываемой двери. Я попыталась подойти к ним, но посредине комнаты упала на колени, произнеся твое имя.