Приключения Петра Макарыча, корреспондента Радиорубки Американской Парфюмерной Фабрики "свобода"
Шрифт:
Такой поворот событий застал журналиста врасплох, но он быстро овладел ситуацией. Ведь согласно исповедуемой им теории, следование в аэропорт "Шереметьево" на самом деле означает лишь то, что делать этого ни в коем случае нельзя.
Сейчас самое время завалиться в какой-нибудь теплый кабачок и, заказав для приличия бутылочку "Завалинки", пару-тройку салатиков, крабов, оливок, соленых огурчиков и еще пару-тройку бутылочек "Привета" (чтобы лишний раз не гонять официанта), добить в нем пивные запасы, припасенные в воркутинский поезд.
"А как же командировка?" -
"Нехай начнется с завтрашнего дня, поди не удерет"!
– убедил его дух профессора Разгуляя Пофигистова, тоже в свое время отправленного было институтским начальством в командировку и загудевшего вместо г...(оурода) Прага в г...(остиницу) "Прага".
Предложение Макарыча поставить машину на прикол и заглянуть на огонек "во-о-н того" сверкающего в сумерках кафе с мотоциклом на крыше не встретило возражений старого водилы.
По дороге, потягивая мягкую "нефильтровочку", Газоотводович с автоволчьим оскалом вспоминал семью весельчака Каравая. По возвращении со службы, старшина запаса Аржанников пересажал на "иглу" всех дворовых кошек, и те без конца бегали к нему домой за очередной дозой.
Бдительные органы вынуждены были возложить на его отца дополнительную нагрузку. Кроме всего прочего, Тайному Филеру предписывалось теперь регулярно сообщать о порочных интимных связях Заместителя Директора хлебозавода по стратегическим хлебозаготовкам.
Колос Аржанников с честью выполнял спецзадание, пока сам не оказался в порочных объятиях Заместителя Директора. Не пережив позорного провала, Кукурузович прокрался в закрома родного предприятия и отравился тремя буханками из стратегически неприкосновенного запаса.
Этот резерв представлял собой переработанный фураж, припасенный на случай "бомбово-кавалеристской атаки со стороны приграничного маоистского Китая, для ударного стратегического откорма передовых гвардейских вологодских воинских соединений" (из совершенно секретного военного циркуляра).
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Это кафе с мистическим названием "Зов Судьбы" содержал представительный седовласый московский грузин и почтенный мировой проходимец Эпикур Иммануилович Ницшеашвили, основное призвание которого состояло в литературно-философском творчестве. Вот уже двадцать с лишним лет Батонэ (уважительное обращение у грузин.
– Авт.) Эпикур писал роман своей жизни.
Автор свято верил в судьбу и в то, что она его беспрестанно куда-то зовет. На этой почве он регулярно проходил стационарное обследование в дорогих частных психиатрических лечебницах, но без особого успеха.
Чтобы избавиться от наваждения, Иммануилович, по совету лечащих врачей, открыл кафе и назвал его, под стать роману, "Зов Судьбы".
Меню отражало глубокие внутренние противоречия, раздирающие возвышенное сознание философа.
Баранья нога на вертеле крутилась как "Вещь в себе", фирменное
Сациви возносили Вас к тому светлому будущему, когда "Квинтэссенция снятого в сентенциях дисгрегации квазиинстинктов" направит-таки погрязшее в меркантильности человечество на путь истинных духовных ценностей.
Шашлык из корейки в винном соусе плавно погружал Вашу печень в "Превратности познавания относительности распознавания трансцендентальных потребностей эстетических притязаний".
Ну а десерт, к примеру ананас в шампанском, оптимистично настраивал на "Томление несовершенного в сетях интермедий и ожидании органических непроизвольных перемен".
Поили гостей непревзойденной девяностодевятиградусной чачей из глубоковредных скважин Панкисского ущелья, в крутобокие скалистые разлоги которого Эпикур периодически наведывался для умиротоворения духа.
Несмотря на мудреные названия блюд, от посетителей не было отбоя, так как Эпикур Ницшеашвили, человек в высшей степени жизнеутверждающий, пусть и терзаемый судьбой, договорился с "мамкой", контролирующей девочек в районе метро "Аэропорт", в трех шагах от его кафе, о ежедневной аренде гвардейского взвода первой древнейшей.
Когда "Зов Судьбы" оказывался на пике веселья, в него вплывали славные "труженицы тела" и падали в объятия "свободных умов", разгоряченных и томимых "органическими потребностями".
Среди клиентов всегда было немало представителей как великого торгового народа, так и медицинского персонала психиатрических клиник, в которых наблюдался хозяин заведения, причем лекарям человеческих душ предоставлялась на девочек пятипроцентная скидка.
Словом, кафе и Батонэ Эпикур процветали, но субстанция старого аксакала все равно никак не могла обрести покой. Не спасали и целебные поездки, под прикрытием дипчемодана грузинского Посла в России, в Панкисское ущелье.
Дух Батонэ рысью метался по лабиринтам, орал как обманутый вкладчик, надувался девственницей, хныкал депрессивным российским регионом, геройски сражался, наподобие опального олигарха, с ветряными мельницами, истерично шипел, как змея во время совокупления, падал плашмя членом импотента, но затем вскакивал Ванькой-Встанькой, принимал собачью стойку, запрыгивал чертенком на раскаленную сковороду и бешено, вниз головой, скакал по ней.
По необъяснимой причине иллюзорное "Я" философа более или менее воссоединялось с эссенциальным миром исключительно во время дискуссий с корреспондентом Радиорубки Американской Парфюмерной Фабрики "Свобода" Петром Макарычем.
Поэтому, когда в дверях показалась родная дебильная физиономия с неизменной командировочной сумкой на плече, Эпикур Ницшеашвили затянул на радостях "Сулико", сплясал через весь проход лезгинку и сходу взял быка за рога.
– Как ты полагаешь, брат Макарыч, смогу ли я с того света регулировать этику утилитаризма и прагматизма, опираясь на целесообразность альтруизма?