Приключения Петра Макарыча, корреспондента Радиорубки Американской Парфюмерной Фабрики "свобода"
Шрифт:
И тогда я осознал раз и на все последующие жизненные ипостаси, что мое главное предназначение состоит в том, чтобы стимулировать народ к активной деятельности.
Поэтому, когда с шестого по тридцать пятый раунды я был временно переведен в собачье дерьмо, то располагался всегда в самом неожиданном месте, чтобы в меня как пить дать вляпались.
Чистюли канифольные аж своими собственными экскрементами исходили, оттирали меня, но что толку? Аромат - дело стойкое, его топором не выбьешь, пером не прошибешь!
Венский мажор-композиторишка, как сейчас перед глазами,
Помнишь, Клара, именно так красиво выразился..., ну, этот..., ну, как его..., боксер с тараканье-дерьмовой фамилией из антисоветского Афганистана конца семидесятых...
Во! Махмуд ибн Али Таракаки, да! (Министр Слов и прочих Воробьев перемешивает исторические факты, словно родную карточную колоду. "Порхать, как бабочка и жалить, как пчела" - кредо великого американского боксера-тяжеловеса шестидесятых-семидесятых годов прошлого века Мохамеда Али. А Нур Муххамед Тараки был просоветски настроенным Председателем Революционного Совета Афганистана, свергнутый в сентябре 1979 года сторонниками Премьер-Министра Хафизуллы Амина.
– Авт.).
Выламывается, значит, костыль, стрекозой, и вдруг шмяк - прямо в меня! А на нем еще ботиночки такие сверкали, из страусиной кожи. Ох, запричитал он питекантропом, захныкал вагинальным оргазмом, засуетился первой поллюцией. И платочком меня охаживает, и листочками с кустарников. Думал, что отчистил.
Прикозлил к своей возлюбленной, засандалил в объятия. А бабцы-то, скажу я тебе, Клара, сисьмологи исключительно чувствительные. Особливо к дерьму, потому как оно у них в крови.
Лялечка только задом повела и отбакланила одуванчика пакетом с мороженой курицей! Расплющила нюхалку, вот и все рандеву! Зато мир сыграл "Свадьбу Фигаро", так как после такого облома забил малец на брезгливых динамисток и пристроился к благодарным струнам "Волшебной флейты".
В тридцать шестом издании командировали твоего покойного (?!, м.б. "покорного"?
– Авт.) слугу в глистные инвазии. Вот где было настоящее раздолье! Особенно в России, да еще при Дворе. Только сядет, помню, наша венценосная сеструха трапезничать, тут я ка-а-а-к встану в полный рост! Не зевай, Ваше царское ветрогонство! Будь начеку от псих и до псих! С чревоугодливой дамочкой я, Клара, чуток переборщил. Так ухайдакал, что она восстание казака Емельки с одним пугачем в руке прошляпила.
Народ со мной не забалует! Ежесекундно под стременем! Теперь по поводу твоего "вздернет-не вздернет".
Расцвет моего таланта пришелся на восемнадцатый век, не только гадильно-разговленный, но и отвязно-мочливый. Вот и я из собачьего дерьма да королевских глистов дослужился в тридцать седьмом колене до петли на виселице.
Работенка, Телегиеновна, для настоящих мужиков! Слюнтяям, наподобие моего Кулемеса, и интеллигентам, типа твоего Чародея, делать в ней абсолютно нечего.
– Так необязательно же их в петлю, можно и ...
– Тише, ты чего несешь! Я, поди, не так выразил свою мысль.
– А если специальную под них изготовить, утолщенную петельку? "Чародейскую", так сказать. Есть же у нас торт "Чародейка", свяжем и петель... .
– Опять ты, Клара, городишь несусветицу, точно непохмеленный алкаш, и провоцируешь, будто жена олигарха-импотента. Пахать петлей не по духу им, въезжаешь? Тяжек крест виселичной мочки.
Эх, группен-секс, сколько всякого разного сброду прошло через мои ру..., удушливые объятия. А знаешь, Клара, о чем человек мечтает перед повешением?
– Наверное, о том, чтобы его не повесили, или вздернули не до конца? Если приговоренный срывается с петли трижды, то пинка под зад и на все четыре стороны, так ведь?
– Да, это правильно, только ты не угадала. Повешенный, Клара, суетится о разных мелочах. Вот, например, старик Робеспьер, а ведь пришлось 28 июля 1794 года и его обслужить, все бубнил себе под нос, что белая рубаха плохо отутюжена. Ругал почем зря жену. Он, зубочистка ей в жопу, поклялся проклятым термидорианцам, что выйдет к народу на последнее свидание "с иголочки". Так нет, опять облажался, как и с этой чертовой Революцией!
– Подождите, Чивиль Типографович! Могильщика Людовика XVI, богемного неврастеника Максимильена, кажется, отправили на гильотину?
– Грамотная ты шибко, барракуда телепиарная! Когда кажется, молиться надо! Учебники истории пургу гонят! На самом деле она в тот день приболела, вот мне и пришлось ее подменить.
– Кто приболела?
– Кто-кто... Гильотина! Мы с ней частенько скорбим о тех великих минувших днях. В поочередном обезглавливании монархистов, жирондистов и якобинцев пролязгала ее самая первая жизнь. Представляешь, какое доверие! Только родилась и сразу потянула на изобретение врача Гийотена. Да ты ее знаешь!
– Кто же эта счастливица?
– Баба моя, Ванесса! Так мы с ней и сконнектились. Я ее подменял, а она меня. Да уж, пришлось нам в революционном Париже отчерномырдиться.
И хотя потом Ванесса прохрумкала еще семьдесят три шкворки, а вкус первой специальности замерз спермой на устах:
"Как завижу кого, особенно мужика, так и подмывает башку оторвать".
И она не шутит. Испытал, Клара, на собственной шее.
– А признайтесь, Чивиль Типографович, положа руку на шкирку, какая жизнь хлопотливее - петлей протираться или гильотиной затупевать?
– Труп его знает, и то, и другое одинаково приятно. А вот еще была умора! В самом конце пятого века, в Королевстве Франков, отправлял я, Клара, обязанности рогатой свиньи.
Вывели, на мою голову, франты-франки гибрида, скрестив козла с овцой в грязевой ванне, а высшие силы почему-то решили, что обнова как раз для черной крысы, до которой я к тому времени догрызся.
Так вот, умыкнула меня ночью дамочка, клептоманка по скотской части. Метнула бисер, засунула рог себе в одно место, я и спекся. Она и раньше грешила этим делом. То быка за яйца уведет, то оленя за крайнюю плоть оттянет.