Приключения, почерпнутые из моря житейского. Саломея
Шрифт:
— Нечего сказать, великолепный дом у вас, Прохор Васильевич!
— Изрядный, — отвечал нетерпеливо Дмитрицкий. — Помилуйте! господский дом!
— Неужели?
— Ей-ей! Так-таки его со всем убранством и изволили купить?
— Вот как видите, кроме свечей; свечи особенно куплены.
— Так-с; уж конечно стеариновые?
— Старинные, древние.
— Так-с, стало быть оно и значит старинные. Совершенно справедливо-с: вот на памяти моей вологодские маненько чем уступали. Чем больше свеча вымерзла, тем белее, сударь, и крепче. Как
— Право, не знаю; а вот я сейчас спрошу.
И Дмитрицкий бросился из толпы, через ряд комнат, в свой кабинет, подле роскошной спальни, где сваха Матвевна, окруженная толпой разряженных Игнатишен, Кузминишен, Панфиловен и Филипповен, играла важную роль.
Тут показывала она любопытным богатую постелю, огромное трюмо, в которое все охорашивались, разные убранства, разные вещи и оценяла их. Аханью не было конца.
Между тем как в пространных великолепных комнатах, где некогда хозяин чинно принимал гениальных русских актеров, разыгрывавших без платы, у себя и в гостях, от позднего утра до раннего, роли лордов и леди, маркизов и маркиз, а новые подражатели барства и господства расхаживали под гром музыки, покашливая, поглаживая бороды и рукава сюртуков и фраков, как будто говоря: «Каково сукнецо-с?» — поправляя перчатки, платки на шее и шали на плечах, натуживаясь, чтоб порастянуть узкий корсет, и нося перед собою обеими руками передний хвост платья, чтоб не наступить на него и не грохнуться, — Дмитрицкий заперся в своем кабинете и беседовал с Трифоном Исаевым.
— Ну, что? Какое важное дело?
— А вот какое! черт принес не вовремя настоящего Прохора Васильевича; чуть-чуть было не затесался к вам па свадьбу!
— Неужели? За чем же дело стало?
— К счастью, что я поймал его за хвост у самых ворот!
— Ах, дурень! Кто тебя просил?
— Кто просил! поставил бы он все наше дело вверх тормашками.
— Ах, Трифон! Все дело испортил! Какая бы славная была Штука!.. Двойник! Ах, досада! экой ты урод!
— Шутите, шутите!
— Врешь, дурень, не шутки; это бы так затронуло мое самолюбие: пусть бы кто решил, который из нас чертово наваждение и который настоящий Прохор Васильевич… как ты думаешь, кого бы из нас «тятенька» признал за настоящего сына? а?…
— Вот время нашли черт знает о чем говорить!
— Спрашиваю, так говори! — крикнул Дмитрицкий.
— Что вы кричите!.. шутки, что ли? Того и гляди, беду наживешь… Право, вы черт!
— Молчи, шитая рожа! Если сам не видывал черта в глаза, так не смей сравнивать меня с его портретом… Иу, так которого же из нас тятенька признал бы за настоящего Прохора Васильевича?
— Разумеется, что настоящего и признал бы.
— Врешь, Трифон! По твоим рассказам настоящий Прохор Васильевич, несмотря на то, что настоящий, настоящая дрянь; так ли?
— Да оно так…
— А я золото?
— Кто говорит…
— Так каким же образом разумный человек, «тятенька», предпочел бы дрянь золоту?
— Дрянь, да своя.
— Ты — Тришка! а больше ничего. Где ж наш настоящий Прохор Васильевич? куда ты его девал?
— У
— Хм! Что ж теперь делать с ним?
— А по-моему, вот что…
— Что?
— Да что… так, ничего то есть… знаете? — отвечал Трифон Исаев, зверски усмехаясь.
— Что-о? — крикнул грозно Дмитрицкий, — ах ты скаред! Тронь только волос на голове его, так знаешь куда ворочу?…
— Экая гроза! поди-ко-сь. Что ж… вместе!
— Молчать!.. Слушай, зверь, я и себя не поберегу!
— Да что, вправду, ругаться стал! Слуга, что ли, я достался!.. Сам-то что?
— А вот что!
Дмитрицкий схватил Трифона за ворот и встряхнул.
— О-о, дьявол! — прошипел он, задушив голос, — в самом деле дьявол!
— Прохор! а Прохор! Что ты тут делаешь, ушел от гостей? — раздался голос Василия Игнатьевича за дверьми.
Трифон Исаев побледнел с испугу, бросился было в двери.
— Куда, мерзавец, трус? Стой здесь! — крикнул Дмитрицкий, схватив его снова за ворог и оттолкнув от двери.
— Прохор, отвори!
— Сейчас, тятенька, — отвечал Дмитрицкий.
— На кого ты там кричишь?
— Да вот на этого мерзавца.
— Да что такое?
— Да ничего, тятенька; так себе кричу, переодеваюсь; ступайте, я сию минуту приду.
— Ну, смотри же, скорее.
— Сейчас.
— Фу! перепугался! — проговорил Трифон.
— Я тебе говорил, что ты и мерзавец и трус!
— Полноте уж браниться-то, лучше подумаем, что делать I с Прохором Васильевичем.
— Где ты его отыскал?
— Сам нашелся, — отвечал Исаев и рассказал встречу свою с ним.
— Так он не в своем виде?
— Уж так-то не в своем.
— Иначе и быть не может; потому что я принял его вид… Ну, подавай его сюда.
— Это как?
— А так, просто: пусть его занимает свое место и у «тятеньки» и у Селифонтовны… надоело! Не хочу быть Прохором Васильевичем!
— Нет, уж это не приходится, — сказал Трифон Исаев, пожав плечами, — взявшись за гуж, не говори, что не дюж… Her, уж извините, я хлопотал недаром!
— Послушай, брат, если мне что надоело, так ты со мной недолго разговаривай!.. Ты мошенник; а я помню заповедь и не желаю ни дома Прохора Васильевича, ни отца его, ни Авдотьи Селифонтовны, бог с ними! Покуда не было настоящего налицо, отчего не заменить; а если явился, так кончено!
— Эх, господин! Свяжешься и не рад: и видно, что не наш брат…
— Ну, не рассуждать! Ни слова! Видишь!
Дмитрицкий отпер бюро, выдвинул ящик и показал Трифону Исаеву пук ассигнаций.
— Ой ли? Так приданое-то за нами?
— Видел? Ну, и довольно; пошел же. Когда пришлю Конона, — привести моего двойника сюда, да снарядить как следует.
— Уж это-то пусть так, мы его поставим на место, да чур без меня ни шагу, — сказал Трифон Исаев, взглянув хищным ястребом на бюро, а потом на Дмитрицкого.
— Ступай, ступай!
— Все это комедия, господин; а уж куда комедии-то я ломать не мастер!
— Врешь, мошенник: недаром на тебе вместо человеческого лица плутовская рожа.
— Нет, право, не мастер: по-нашему бы… Э! да и квит с Дубинкой! — сказал Трифон Исаев, выходя.