Приключения, почерпнутые из моря житейского
Шрифт:
– Это. ужас, эта баба! – вскричал Чаров, – послать за доктором, вот и все!… Горячка!
Встревоженный Чаров беспокойно ходил по комнате, садился, вскакивал снова, спрашивал, приехал ли доктор, но не шел к Саломее.
Наконец приехал доктор, осмотрел больную и сказал Чарову, что у ней все признаки воспаления и жизнь ее в опасности.
– Что ж я буду делать с ней? dites moi, je vous en prie? [299] – вскричал Чаров.
– Как что? – спросил с удивлением доктор.
– Да, что? Черт меня дернул благодетельствовать, дать приют у себя в доме какой-то несчастной иностранке, а она тут у меня умрет!… Нельзя ли ее отправить в больницу?
– Каким же образом? Кто ж она такая?
– А черт ее знает! Какая-то мадам Мильвуа… Я предложил ей жить у себя, покуда получит место… дал квартиру, стол, вот и все… Я не могу в таком положении держать ее у себя и отвечать за нее!…
– Есть у нее какие-нибудь бумаги?
– А кто ее знает?… Вы знаете Далина? Он взял ее из тюрьмы на поруки и просил пристроить… Я сдуру и согласился!… Да вы можете это сделать, чтоб ее приняли куда-нибудь в больницу… для меня!
– Хм! Теперь когда же?… Завтра как-нибудь это можно будет сделать.
– А если она умрет до завтра?.
– Ну, нет…
– Да нельзя ли теперь?
– Хм! мосье Tcharoоfi это… не хорошо! – сказал доктор.
– Что ж тут нехорошего… Лучше ли подвергать себя…
Чаров не договорил.
– Вы бы прежде думали об этом.
– Да как тут думать, cher docteur? [300] кто ж мог думать?… По крайней мере хоть завтра чем свет… для меня!
– Посмотрим… Может быть, завтра ей будет лучше, если удастся перервать болезнь.
[300] Дорогой доктор (франц.).
– Да нет, бог с ней! Я не хочу, чтоб она оставалась у меня в доме! – сказал Чаров, – только одни тревоги да неудовольствия!…
И Чаров умолил, упросил, взял слово с доктора, что он похлопочет о том, чтоб больную француженку поместить в больницу.
V
В стороне от большой старой дороги, которую заменило шоссе, на краю леса, стоял уединенный постоялым двор, В ту самую ночь, когда Дмитрицкий нежданно, негаданно попал и сопутники Трифона Исаева, ехал с ним сам не зная куда и мило о том заботился, к воротам упомянутого постоялого двора прикатило несколько троек. Приезжие были всё народ налегке, не простой, а промышленный, мастеровой. Все они, соскочив с телег, вобрались в избу постоялого двора. Ямщики поехали шажком на дорогу проводить взмыленных коней.
В это время в задние ворота вышла женщина, таща за руку какого-то молодца.
– Поди-ко, поди сюда, Прохор Васильевич! – шептала она ему.
– Ну, что, зачем, Лукерьюшка? – спрашивал он.
– Ох, уйдем отсюда, голубчик Прохор
– С чего ж ты взяла это, Лукерьюшка?
– Да неужели ты не смекаешь, что тут за люди собираются?… И Тришка-то твой мошенник, разбойничья голова!… Уж я говорю тебе недаром: видала я таких!… Пойдем, Прохор Васильевич!
– Куда ж мы уйдем, Лукерьюшка? Чем жить-то? А уж Триша за что возьмется, то сделает; я тебе говорю, что он примирит нас с тятенькой… Уж тятенька сказал, что не убьет меня, если я кинусь в ноги с повинной головой… Да Триша говорит, что уж лучше, говорит, обождать, покуда умрет тятенька… Он, говорит, уж очень нездоров.
– Ах, он злодей, нехристь! чему учит! Сколько выговорил он с тебя за мир-то? – продолжала женщина, торопливо удаляясь в поле от постоялого двора.
– Куда ж ты, Лукерьюшка?
– А вот тут деревня недалеко… Там мы переночуем у Ивановны, у которой я брала тальки… Да ты уж говори мне всю правду: за сколько уговор-то был? Что он, мошенник, хочет содрать с тебя?
– Что? Нет, Лукерьюшка, напрасно! Триша не такой человек; он говорит, что я служил, говорит, вашему тятеньке верою и правдой и вам, говорит, буду служить верой и правдой.
– Ах, ты! всему-то ты веришь! Такому мошеннику! Прохор Васильевич, послушай ты меня, – пойдем к отцу твоему да упадем в ноги!… О господи! Что это? народ? Побежим в лес!…
Из-за кустарников показалось несколько верховых, отряд солдат и толпа народу, вооруженного дубинами. Все приближались тихо к постоялому двору.
Заметив бегущих к лесу двух человек, несколько верховых догнали их.
– Стой!… держи их! Кто вы такие?
– Батюшки мои, мы прохожие, идем на богомолье, – отвечала с испугом женщина, – я веду слепенького…
– Врешь! – крикнул какой-то усатый чиновник в военной шинели, при сабле, соскочив с лошади и всматриваясь на спутника женщины, которого она держала за руку и который от ужасу в самом деле моргал глазами, как слепой, – говори, откуда?
– Из Переславля, – продолжала женщина, – зашли было на постоялый двор, да там такая тьма народу… мы из опаски, чтоб нас не обидели, и ушли оттуда.
– А много там? Кто такие?
– А бог их знает; приехали на тройках… всё такие удалые…
– А сколько их?
– Да человек с десяток будет…
– Ну, ступайте себе с богом, – сказал усатый чиновник, отпустив Лукерьюшку, которая вела слепенького Прохора Васильевича. – Tс! тише!… продолжал он, – часть команды обходи справа! Я пойду слева… Понятые к задним воротам!… тихо!
Распорядясь таким образом, военная команда с понятыми окружила постоялый двор и вдруг нагрянула в избу. Усатый чиновник с саблей в руках, с несколькими человеками солдат вбежал в избу и крикнул: «Бери их!»
Солдаты бросились на сидящих вокруг стола молодцов.
Пораженные страхом, они не успели рта разинуть, не только что взяться за ножи, которые торчали у некоторых на ремне под кафтаном. Их всех перевязали без сопротивления.
– Атаман! – крикнул чиновник в шинели, быстро окинув всех одним взглядом.