Приключения, почерпнутые из моря житейского
Шрифт:
Все молчали.
– А! здесь еще нет главного молодца, заводчика! Где атаман? – крикнул он снова, обратясь к одному из разбойников, более всех побледневшему, с бритой бородой.
– Тебя я спрашиваю! слышал?
– Атаман еще не приезжал, – проговорил, дрожа всем телом, бритый.
– Да какой у нас атаман, – отвечал рыжий мужичина, – он со страху несет вашему благородию, какой же у нас атаман? Что мы, разбойники, что ли?
– Молчать! знаю я, кто вы!…
– Коли знаете, так нечего и допрашивать!
– Зажми ему горло! – сказал главный сыщик, выходя
И он расположил команду в засаду подле ворот.
– Надо обождать: тут еще не все! главного нет! Вскоре послышались на дороге бубенчики.
– Чу! смотри, ребята!
Тройка неслась по дороге большой рысью.
Это ехал Трифон Исаев с своим спутником Дмитрицким.
Тройка поворотила с дороги влево.
– Это куда? – спросил Дмитрицкий.
– А вот, – начал было Трифон, всматриваясь зоркими глазами в окна постоялого двора; но, не докончив слов, он вдруг перекинулся назад с телеги, хлопнулся на землю и покатился с дороги в траву.
Кони примчались к воротам постоялого двора.
Только что Дмитрицкий соскочил с телеги и оглянулся, где Трифон, – вдруг со всех сторон накинулась на него толпа солдат и мужиков, свалили в грязь на землю и смяли под себя.
– Вот он, злодей! здесь! валяй его! вяжи его! Ага! попал, собака, – кричала вся толпа в один голос.
– Стой! не душить! давай его сюда! – крикнул главный сыщик.
– Вот он, самой-то знатный!… Вот он, убийца-то!… Душегубец! Вяжи его!
– Скрутим, не бойтесь!
– Давай его сюда!
Дмитрицкий не шелохнулся; его измяли, избили; он не понимал, что с ним делается.
Один сильный мужик, скрутив ему назад руки, в дополнение дал ему подзатыльник.
– На-ка, вот тебе милостинка!
– Давай его сюда! – повторил сыщик. – Что, брат, попал?
– Попал, – отвечал Дмитрицкий, – да не знаю куда.
– А вот увидишь, мошенник, разбойник!… Взвалите его на ту же тройку, на которой приехал! Двое со мной, я сам его отвезу!… Шайку его ведите сейчас же!…
– Попал в Тришкин кафтан! – проговорил Дмитрицкий про себя.
Приказание немедленно было исполнено: связанного Дмитрицкого взвалили на телегу; с начальствовавшим экспедицией сели двое солдат, и усталая тройка поскакала обратно в Москву.
– Фу, задушил, черт! – проговорил Дмитрицкий, ворочаясь под солдатом, который засел на него верхом.
– Молчи, собака!
– Кончен бал, Вася! – продолжал он про себя, – попал в мошенники, в Тришки, в разбойники, в воры, в душегубцы!… Этого я не надеялся, не думал! Не хорошо, любезный друг! Не виноват? А кто ж тебя будет оправдывать? Сам? Пустяки, мой милый: и тебе не поверят! Ну! Бог с тобой! Погибай! Кому ты еще нужен? на что?… Разве только на пугало людям посреди площади?… Что ж делать, служи! служи и спиной своей человечеству… оно еще молодо, слов еще не боится… И что, если правду сказать, делал ты в своей жизни? Резал штос, бил карты, душил вино! Просто разбойничал!… Фу! Солдат, в тебе пуд пять с амуницией! право!
– Что, собака, верно
– Нет, ничего; я только так говорю; если ловко, так сиди; ты, брат, славный гнет!
– Молчать! – крикнул сыщик.
– В самом деле, молчать во всяком случае лучше, – продолжал Дмитрицкий.
– Ну! неугомонный пес! – прибавил сыщик, толкнув его ногой.
– Нет, уж угомонился, все надоело: и лежать свиной тушей в телеге надоело, и считать людей людьми надоело, и вы все мне надоели, и проклятая эта ночь надоела… и что еще надоело?
– Молчи! – крикнул солдат.
– О, да ты, брат, продувная голова! – сказал, усмехнувшись, сыщик.
– Знакомый что-то голос!… Где-то я слыхал? – сказал Дмитрицкий, оборачивая голову и всматриваясь в сыщика,
– Что такое? – спросил сыщик.
– Ничего, голос-то ваш как будто знаком мне.
– Мошенник! верно, уж был у меня в руках.
– Нет, не бывал, – отвечал Дмитрицкий, отворотясь, – а припомнил я одного Петруху Фадеева, по прозванью «забубённая голова», который взял меня в науку и учил резать; вот один раз напал он на одного. Мне стало жалко: «Послушай, Петруха, – сказал я, – грех! Его загубим, а жену и детей по миру пустим». – «Вот, смотреть на них, – отвечал Петруха, того пи тронь, да другого не тронь, все будет жалко! Черт с ними!» – «Ну, брат Петруха, ты просто злодей, душегубец, знать тебя не хочу!» – сказал я, да с тех пор и не знался с ним.
– Экие страшные вещи рассказывает! – пришпорил солдат.
– Разговорился, мошенник! молчать, бестия! – проговорил и чиновник, которого задели как будто за живое слова Дмитрицкого. – Убийца, подлец!…
– Петруха-то, чай, получше меня душегуб, а я бы вам указал на него: так бы уж нас вместе с ним в одну палату, на одну цепь.
Сыщик откашлянулся, как будто поперхнувшись, но не отвечал ни слова.
– Пошел! – крикнул он. Тройка поскакала куда следует.
Сыщик в шинели представил Дмитрицкого по принадлежности.
– Честь имею представить самого атамана шайки, своими руками взял, – сказал он.
– Ух! какая рожа! – крикнул пристав, осматривая Дмитрицкого, – так и видно, что убийца!… Что, скольких ты убил на своем веку?…
– Да изрядно-таки; считать не считал, – отвечал Дмитрицкий, смотря пристально в глаза поймавшему его сыщику, – вот, я думаю, они знают.
– Откуда ж мне знать, – проговорил сыщик смутясь. Взор Дмитрицкого напомнил ему что-то, и он содрогнулся
невольно.
– Злодейская рожа! – продолжал пристав. – Весело небось резать?
– Што-с? да как же, весело! Зарежешь, например, такого, как ваша милость, – бесподобное дело!
– Фу, бесчеловечное животное! в кандалы его! Да, покуда здесь, на цепь, в сибирку!
– Ну, кажется, уж теперь вырваться нельзя, Вася? Да и к чему?… Сам себе приюта не нашел, добрые люди дадут приют. Прощенья просим, – продолжал Дмитрицкий вслух, обращаясь к усачу-сыщику. – Хм! счастье! Петруха, забубённая голова, попал в люди!
VI