Приключения, почерпнутые из моря житейского
Шрифт:
Маланья вбежала, посмотрела и на Дорофея и на Саломею, покачала головой и плюнула.
– Насосались! – проговорила она и, присев подле на лавке, выпила водочки из полуштофа, потом стала пить чай, потом стала все прибирать, а, наконец, и сама свалилась на лавку подле печки и захрапела.
III
В некотором уездном городе, при городской части, жил квартальный надзиратель Иван Иванович Тесьменко, отличнейший человек, преисправнейший по службе, вернейший муж Авдотьи Матвеевны и попечительнейший отец пяти сыновей и шести дочерей. При всех своих достоинствах он часто страдал невинно и
– Иван Иванович, извольте выходить в отставку, а не то я истреблю весь лес, вверенный вашему благоусмотрению и надзору.
Собственно Иван Ивановичем все были довольны как нельзя больше, но женой его никто не был доволен; даже леший, служивший с Иваном Ивановичем по лесной части. Авдотья Матвеевна была очень хорошая женщина; но по недоверчивости к мужу она всегда входила в его дела по службе и распоряжалась всем очень умно и заботливо, однако ж это не нравилось ни начальникам, ни подчиненным ее мужа. Леший же недоволен был тем, что она называла всех, на кого рассердится, сперва лешим, а потом свиньей. «Стало быть, и я свинья?» – подымал леший и обиделся. Долго терпел, наконец, не зная чем отмстить, начал рубить лес. По ночам такая рубка, что чудо; глядь на утро – сотни самых лучших дерев как не бывало. Иван Иванович, смекнув, что плохо и придется отвечать, принужден был подать в отставку.
В звании квартальной надзирательши Авдотье Матвеевне как-то удобнее было мешаться в разные распоряжения.
Однажды Авдотья Матвеевна, уложив детей спать, гадала в карты, что за причина, что так долго Иван Иванович не возвращается от городничего; вдруг доложили ей, что приехал управляющий Брусницкого.
– А! зови-ко, зови его!… Здорово, Дорофей Игнатьич.
– Здравствуйте, сударыня Авдотья Матвеевна; как вас бог милует?
– Слава богу, слава богу, как видишь; а ты-то, батюшка, запал! Забыли свой дом; а городских-то повинностей не мало накопилось… стыдно! ведь это всё на ответе Ивана Ивановича… Барии гуляет в Москве, а ты-то где гуляешь, батюшка?
– Какая гульба, сударыня… такой год вышел, что избави боже!… зиму всю проболел…
– Так! у кого нет отговорок в запасе!
– Прикажите, сударыня, матушка Авдотья Матвеевна, принять кому: куль мучки, две четверти овсеца да там еще разное кое-что… яичек, маслица, того-сего…
– С зимнего-то пути на летний свел, да тем, чай, и заговеемся?
– Помилуйте, сударыня, всё в свое время будет…
– То-то! дичь-то еще за тобой, а тонкий-то холст?…
– Привез, сударыня.
– Разве?
– Прикажете на двор въезжать?
– На двор, на двор.
– Да к Ивану Ивановичу дельцо у меня есть…
– Что такое?
– Да вот какой казус случился. Еду я четвертого дня из Саньковцев через лес, эдак перед закатом солнца, – смотрю, бежит ко мне какая-то бабенка да кричит: «Батюшка, помоги, разбойники режут! батюшка, гонятся за мной!» Я и оторопел: «Садись скорей», говорю: взял ее к себе, да и припустил коня, думаю, вправду гонятся. Приехал домой, уж ночь на дворе.
«Покорми, – говорю Маланье, – бабенку-то, да пусть переночует»; а сам пошел по хозяйству. Как воротился, а Маланья и говорит: «Что, батюшка, Дорофей Игнатьич, какую ты привез, безумную али пьяную?» – «А что?» – «Да вот смотри на
– Вот то-то, Дорофей Игнатьич, бог-то, и попутал тебя; ведь если б не такой случай, ты бы и не подумал приехать.
– Помилуйте, матушка, у меня уж и подвода была готова, а тут вот как черт навязал обузу. Да уж будьте уверены, что то само по себе, а это само по себе; я только буду вас просить, чтоб Иван Иванович приказал взять ее у меня с рук долой.
– Дунька! – крикнула Авдотья Матвеевна, – сбегай-ко скорей… Э, да вот он идет.
– Это чтo за человек? – спросил Иван Иванович, входя в комнату.
Мы не станем описывать наружности Ивана Ивановича, чтоб читатель сам себе вообразил в мундирном сюртуке добрейшую наружность, не совсем уклюжую, на которой время исказило уже все черты доброты, так что с первого разу можно было подумать, что Иван Иванович и сердит, и привязчив, и невесть что еще. Дорофей низменно поклонился, а отвечала за него Авдотья Матвеевна:
– Ты не узнал управляющего имением Александра Ивановича Брусницкого.
– А! ну, что скажете?
– Ничего, сударь Иван Иванович; привез кой-что гостинцу вашей милости.
– Спасибо, спасибо; а чего привезли?
– Ну, что привез, то и привез; а вот лучше поговори-ко с ним, у него просьба до тебя.
– Да, батюшка Иван Иванович, не оставьте вашей милостью: вещь пустая, да я больно перепугался.
– Что такое? говори.
– Изволите ли видеть, ехал я третьёва-сь или, бишь, четвертого дня…
– Постой, постой, я расскажу, что тебе трудиться в другой раз; вот видишь, Иван Иванович, Дорофей Игнатьич ехал себе в деревню через лес, где разбойники водятся…
– И не думают водиться! – пробормотал Дорофей про себя.
– Вдруг бежит баба какая-то и кричит: «режут!»
– Постой, матушка, – перервал Иван Иванович, – нечего и продолжать, я вижу, что тут дело касается до исправника, а не до меня.
– Да дай, батюшка, кончить! так и рвет с языка!
– А пожалуй, говори, только я вижу, что дело до меня не касается.
– Вот видите ли, сударь, я вам доложу в коротких словах, – начал было Дорофей.
– Позволь уж мне досказать: не люблю, начав слово, не кончить… Изволишь видеть, он спас бабу от разбойников да привез домой, а оказалось, что она сумасшедшая, не ест, не пьет…
– Все-таки надо освидетельствовать; а что, я, что ли, поеду в уезд свидетельствовать?
– Да дай кончить! – сердито произнесла Авдотья Матвеевна.
– Она, сударь, умерла было! – начал было Дорофей.
– Свидетельства-то, или, как бишь, следствия-то, он и боится, – перервала Авдотья Матвеевна, – так для этого и привез ее сюда.
– Куда? – спросил Иван Иванович.
– Куда! сюда, говорят тебе!
– То есть к нам? ко мне? пошел, брат, пошел, а не то я проводить велю!… мертвую привез из уезда в город, в мой квартал, свалить беду на мою шею!