Приключения, почерпнутые из моря житейского
Шрифт:
– Черт знает, у него белая горячка! – сказал Дмитрицкий, перерывая в чемодане, – черт знает, чего тут нет!… рыжий парик! шкатулка с чем-то… тяжела!
– Пить! – вскричал снова Черномский.
Дмитрицкий пошел в хозяйскую, взял кружку воды и поднес ему, приподняв его немного.
Черномский с жаждою глотал воду; рот его влез с усами в широкую кружку. Напившись, повалился он снова без памяти на подушку, провел кулаком под носом и стер себе один ус на щеку – другой слез на нижнюю губу; он отплюнул его.
– Эге-гэ! – повторил
И он вытащил из сундука рыжий парик, приподнял голову Черномского и надел на нее.
– Ба! откуда это взялся вдруг пан Желынский, старый знакомец?… Желынский!
– Бррр! атанде! – проворчал Черномский.
– Изволь! верно идет темная! Постой-ко, брат, каков-то я буду грабе Черномский?
Дмитрицкий напялил на себя перед зеркалом парик Черномского, приклеил усы и вскричал:
– Браво! Черномский, да и только!… Да! надо надеть мое платье, а дрянную венгерку отдам этому пьянице, моему камердинеру Матеушу Желынскому.
Дмитрицкий, сбросив свою венгерку, натянул пальто Черномского; ощупав карман, он вынул из него большой бумажник, развернул его, пересчитал пук ассигнаций.
– Три тысячи двести; это, верно, на обиход… А вот бумаги, верно документы на графство… Все это должно быть в законном порядке; после пересмотрим; обратимся теперь к тому, что заключается здесь.
Дмитрицкий, вынув из сундука две шкатулки и портфель, отпер их ключами, которые висели на часовой стальной цепочке. Одна шкатулка была набита разными драгоценными вещами: тут были золотые табакерки, перстни, цепочки, фермуары, булавки и прочее; кроме всего этого, несколько свертков золотых монет. Дмитрицкий развернул два свертка и насыпал червонцев в карман. В другой шкатулке в разных отделениях были пачки ассигнаций, карты, заемные письма, закладные и разные бумаги.
– Это все хорошо, пересмотрится после, – сказал Дмитрицкий, отложив пачку в двадцать тысяч в карман и укладывая все на место. – Это гардероб… Ба! приятель! Бердичевский знакомец! помнишь меня или забыл? Здорово!…
И Дмитрицкий вытащил серый старинный фрак, с большими решетчатыми пуговицами; из бокового кармана высунулась какая-то бумага.
– А! это документ, относящийся к рыжему парику и серому фраку.
– Матеуш! – вскричал Черномский, приподнимаясь с дивана и смотря вокруг себя мутными взорами.
– Проспался, наконец! – сказал Дмитрицкий, запирая сундук.
– Фу! – произнес Черномский, отдуваясь и уставив глаза на Дмитрицкого.
– Ну, вставай! ехать пора! Экой дурачина! что ты смотришь? Неси сундук в коляску!
– Что такое? – проговорил Черномский, – вы, милостивый государь, что такое?
– Совсем одурел! Ты, Матеуш, не узнаешь барина?
– Что такое? – повторил Черномский, вскочив с дивана; но ноги у него подкосились, и он осел снова на диван.
– Насекомое! на ногах не стоит! Что мне с тобой делать? –
– Что это, пан, значит? – вскричал Черномский.
– Дурак! как ты смеешь говорить мне просто пан! Ты не знаешь, что я пан грабе, вельможный пан? Говори мне не иначе, как ваше сиятельство, а не то я тебе пулю в лоб!
И Дмитрицкий взял пистолет со стола. Черномский затрясся.
– Цо то есть! [93] – проговорил он, задыхаясь.
– А вот цо то есть: смотри на себя, безобразная рожа! на кого ты похож?
И Дмитрицкий стащил Черномского с дивана, схватил за оба плеча и поставил против зеркала.
– Смотри, урод, на кого ты похож?
Черномского забила лихорадка, зубы застучали: он застонал, взглянув на себя в зеркало.
– Узнал? – спросил Дмитрицкий, – да врешь, друг, ты думаешь, что ты пан Желынский? Нет, погоди! Я за заслуги только произведу тебя в пана Желынского, а до тех пор…
[93] Что это! (польск.).
И Дмитрицкий сорвал с головы Черномского рыжий парик и положил к себе в карман.
– До тех пор ты лысый Матеуш, мой слуга, холоп, лакей, хамово отродье!
– А, дьявол! – проговорил Черномский.
И он повалился на диван, схватил себя за голову, заскрежетал зубами, забил ногами.
– Тише! – крикнул Дмитрицкий.
– А, дьявол, обманул! – простонал снова Черномский и вдруг вскочил с дивана, бросился на Дмитрицкого; но тот очень хладнокровно приподнял пистолет и сказал:
– На место!
Черномский со страхом отскочил назад.
– Послушай! – проговорил он дрожащими губами, – послушай, пан Дмитрицкий…
– Пан грабе Черномский, слышишь? Покуда на голове моей этот парик, – сказал Дмитрицкий, приподняв на себе парик, как шапку, – и покуда под носом эти наклейные усы, до тех пор я граф Черномский, шулер, подлец, который с шайкой своей наверняка обдул бедного Дмитрицкого. А ты, до тех пор, покуда я не награжу тебя рыжим париком и серым фраком, до тех пор ты хлап Матеуш.
– Одно слово, пан! – сказал пан Черномский, задыхаясь и кусая губы, – бесчестно это, это низко, воспользоваться моею доверенностью! Я полагал, что пан Дмитрицкий благородный человек!…
– А кого ж обманул пан Дмитрицкий?
– Меня!
– А ты кто такой?
– Кто?… я пан…
– Ну, ну, ну, договаривай скорей!
– Пан грабе Черномский.
– Врешь! ты знаешь ли кто? Черномский побледнел.
– Пан грабе Черномский вот этот парик, – продолжал Дмитрицкий, – а пан Желынский вот этот парик; а пан Дмитрицкий нанялся на службу к вельможному пану Черномскому, а не к тебе, не пану, а лысому болвану! Как же ты смеешь говорить, что пан Дмитрицкий тебя обманул?