Приключения русского дебютанта
Шрифт:
— Роберта говорила, что три тысячи я могу выслать вам из Правы, — произнес Владимир.
— Да, плюс, как у нас полагается при ФЦН, особая стопроцентная надбавка за срочность исполнения заказа. Согласно договору!
— Понятно, — сказал Владимир. — Шесть тысяч.
Однако венгры неплохо адаптируются к свободному рынку. Придется занять денег у сына мистера Рыбакова. Но все равно, хорошо, что Роберта все устроила молниеносно.
— Верно, — подтвердил Ласло. — Гости, займите свои места!
Толпа липовых зимбабвийцев, эквадорцев и прочего люда бросилась
— А теперь поприветствуем кандидатов на натурализацию! — взревел Ласло в переносной микрофон.
Гостевой сектор аплодировал, когда кандидаты гуськом входили в зал: еврейки и белые американки с густым макияжем и вычурными прическами, украшенными листьями винограда и мяты; светловолосые кудрявые мужчины с физиономиями парней из американской глубинки, одетые так, словно они сбежали со съемок «Человека из Ламанчи», и прочие персонажи в том же роде.
Появился Рыбаков на костылях. На нем был темно-синий двубортный костюм, тщательно скроенный, дабы максимально скрыть торчащий живот. Ряды красно-желтых медалей покрывали изрядную часть его груди, однако он повязал щегольский звездно-полосатый галстук с целью подчеркнуть перемену верноподданства. Он улыбался самому себе, глядя в пол и стараясь не отставать от завернутой в кимоно женщины, шествовавшей впереди.
Владимир не сдержался. Завидев Рыбакова, он вскочил, громче всех захлопал в ладоши и крикнул по-русски:
— Ура! Ура, Александр!
Роберта дернула его за пиджак, намекая на опасность перевозбудить Рыбакова, но моряк лишь робко улыбнулся своему другу, после чего занял место под гигантской растяжкой, гласившей: «Поздравляем новых американцев». С целью избежать повторения инцидента с арабом Рыбакова усадили между итальянским промышленником Альберто Прагой и парнем кавказской внешности. Правда, впереди старика восседала «женщина из Ганы» с огромной соломенной корзиной фруктов на голове, вероятно загораживая Рыбакову сцену. Явный недосмотр.
Спели гимн, затем судья Ласло встал и, глубоко тронутый пением, провел рукой по глазам.
— Америка! — произнес Ласло и кивнул со значением.
— Америка! — выкрикнул Рыбаков с места, кивая с тем же значением. Обернувшись, он показал Владимиру большой палец.
Ласло улыбнулся Вентиляторному и прижал палец к губам, требуя тишины.
— Америка! — повторил он. — Как вы могли догадаться по моему акценту, я тоже когда-то сидел там, где вы сидите сейчас. Я приехал в эту страну маленьким ребенком, выучил язык, обычаи, закончил, приложив все силы… э-э… юридическую школу и теперь имею честь способствовать собравшимся в завершении их долгого пути к американскому гражданству.
Раздались незапланированные аплодисменты, Вентиляторный встал
— Я сначала в Вену приехал, а потом уж в Америку!
Ласло знаком велел ему сесть и опять приложил палец к губам.
— Что такое Америка? — ораторствовал он, расправив плечи и задумчиво возведя глаза к грязному потолку. — Гамбургер? Или хот-дог? А может быть, сверкающий «кадиллак» и хорошенькая девушка под пальмой?..
Гости пожали плечами и переглянулись, не зная, что выбрать.
— Да, Америка — все это, — пояснил Ласло. — Но и больше, много больше.
— Я получаю социальное пособие, — объявил Рыбаков, размахивая рукой, чтобы привлечь внимание судьи.
На сей раз Ласло его проигнорировал.
— Америка, — просторные рукава мантии взвились в воздух, — это страна, где вы можете прожить очень долгую жизнь, и, когда настанет пора умирать, вы глянете на себя и с уверенностью скажете: все ошибки, все победы, что у меня были, все «кадиллаки» и хорошенькие женщины, и дети, которые ненавидят меня настолько, что называют по имени, а не папой и даже не отцом, всего этого не было бы, если бы не я. Я!
Ученики Ласло выразили свое согласие, энергично размахивая сомбреро, заворачиваясь в плащи-накидки в церемонном поклоне и горделиво повторяя: «Я! Я!»
— Что-то я не припоминаю у Станиславского таких методов, — заметил Владимир.
— Невежда, — бросила Роберта.
Пришел черед клятвы гражданина. Вентиляторный гладко пробормотал ее, на словах о «всех врагах, внутренних и внешних» он из осторожности не смотрел на других кандидатов. Наконец кандидатов стали вызывать для получения свидетельства: «Эфрат Элонский… Денни Бу… Абдул Камуз… Рухалла Хомейни… Фуонг Мин… Александр Рыбаков…»
Рыбаков подошел к судейской кафедре, отставил костыли и обнял Ласло, который чуть не рухнул под тяжестью инвалида.
— Спасибо вам, мистер, — прошептал Рыбаков ему на ухо. Обернулся к Владимиру и помахал свидетельством, обливаясь слезами. — Ура! — крикнул он. — Ура Америке! Америка — это я!
Владимир помахал в ответ и сфотографировал Вентиляторного поляроидом. Невзирая на то что женщина из Ганы раздавала ритуальные фрукты, опустошая свою корзину, невзирая на Роберту, влепившую смачный поцелуй щеголеватому Альберто Праге, — невзирая ни на что Владимир неожиданно для себя растрогался. Он высморкался в жесткий акриловый платок, извлеченный из спортивного пиджака Роберты, и помахал американским флажком, сделанным из той же ткани.
Они макали соленые крендельки в салат с копченым лососем, выставленный труппой Ласло на потертые алюминиевые столы, оставшиеся от фирмы по перевозке мебели.
— Этим не наешься, — заметил Рыбаков Владимиру. — Пойдем ко мне. У меня есть селедка.
— Да вы меня и так уже закормили вашей рыбой, — ответил Владимир.
— Попридержи язык, — сказал Рыбаков. — Всей рыбы Каспия не хватит, чтобы отблагодарить тебя, юный царь Соломон. Знаешь, каково мне было все эти годы? Знаешь, каково это — быть человеком без родины?