Приключения Уэнсдей в России
Шрифт:
– Это то, что осталось. Академия из камня. Была. А город деревянный. Был. Все сгорело. Зато теперь все каменное. Красивое. – Антону явно хотелось верить, что вот эти все прямые углы – это очень красиво. – Тут был флигель. Он сохранился, а в центре академии пожар был такой, что и камень не выдержал. И вот это дерево еще осталось. Почему-то.
У входа во флигель действительно что-то стояло. После слов Антона в нем можно было угадать дерево.
– Я думала, это скульптура. – Уэнсдей аккуратно обошла нечто. Черное, ветвистое, без намека на то, что когда-то
Карину О’Келли дерево не зацепило.
– …страшное очень, – послышалось от Марка.
– А наши вещи тоже сюда доставят?
Карина вспомнила все съедобное, что уложили родители с собой в дорогу, и как она была против тогда, и вот как она совершенно не против теперь.
– Они в поезде.
Корнелий Иванович не спрашивал и даже не констатировал. Он обещал. То, что было в поезде, в поезде и останется. Прощай, поезд, привет, флигель.
– Можно я с вами? – задыхаясь от собственной смелости, предложил Антон. – Я вам все покажу.
– Веди! – скомандовала Уэнсдей.
Глава № 2
Крик банши
Еда в железных банках – такое с Уэнсдей бывало. А вот гнущихся ложек с ней еще не случалось. Вначале она даже решила, что только что овладела суперсилой – гнуть ложки. Нет. Особую гибкость столовые приборы приобретали при столкновении с тушенкой. И кашей.
Хлеб тут был странный. Серый и влажный. Щедро обсыпанный мукой, как бы намекавшей, что его еще надо выпечь.
Все съедобное хранилось в мешке, извлеченном из багажника «Севера-3». Размером мешок не уступал Корнелию Ивановичу. Еды должно было хватить надолго. На пару лет.
Еще в багажнике оказались электрическая плитка и чайник.
– Вода там. – Иванович всучил чайник Марку.
Пока чайник оставался пустым, у Марка были шансы его приподнять. M2 не производил впечатление тяжеловеса. Рядом с ним любой чувствовал себя чудо-богатырем. Становилось страшно: вдруг Марка можно сломать одним неловким движением? Громову страшно не было. Он не боялся сломать вообще ничего.
– Вода там. «Там» – это далеко?
– Это Мга, парень, тут все близко.
Кран обнаружился прямо в прихожей, на конце трубы, торчавшей из стены. Выливалось скудно. Труба издавала странный звук, будто вот-вот прокашляется и как споет… Марк прикинул, что к моменту наполнения сосуда как раз закончатся каникулы. Он очень хорошо себе представил, как Уэнсдей и Карина уходят все дальше, а он ждет, когда же воды будет достаточно для кружки чая.
Антон перемещался из прихожей в спальню с восторгом щенка, уверенного, что все это веселая игра.
Посмотрел на чайник, оценил струйку, ухватился двумя руками за кран, провернул, и вот – поток воды хлынул из трубы.
–
– А закрыть сможешь?
Остаться во Мге один Марк уже не боялся. Теперь он боялся утонуть.
Нести чайник вдвоем было норм. Теперь веселился уже Крошка. Он пытался обежать чайник максимальное количество раз и непременно чтобы об него споткнулся либо Антон, либо Марк.
Уэнсдей попробовала языком край банки с тушенкой. Острая. Корнелий Иванович вскрывал консервы – кажется, просто не мог остановиться. Кашу пробовать Уэнсдей Аддамс не решилась. В теории каша – это из чего-то съедобного, да еще и вареного. Но создатели этого продукта, вероятно, придерживались очень широких представлений о том, что можно пускать в организм.
Прихватив еще одну банку тушенки и новую, еще прямую ложку, Уэнсдей решила пройтись.
Обогнула приближавшийся чайник с группой поддержки, свернула к удобствам. Наверное, «удобствами» это назвал тот же человек, который назвал кашей нечто в консервных банках. Слово «неудобства» было бы уместнее.
В прихожей, кроме холода и трубы, не обнаружилось вообще ничего. Уэнсдей рукой попробовала трубу. Ржавчина обыкновенная. Неприятная. А вот ниже… Прямо в том месте, куда падают капли… Решетка слива и слой рыжей краски могли обмануть кого угодно, но не Аддамс.
Уэнсдей чуяла тайные ходы примерно с тех пор, как начала самостоятельно передвигаться. С восьми месяцев. Няни у нее менялись часто. Часто из-за того, что ребенок пропадал. Сразу было понятно, кто виноват. Ребенок находился, а вот нянь приходилось искать новых.
– Карина!
Уэнсдей не кричала. Шептала. Ее особенным даром было прошептать так, чтобы все услышали. В соседних домах заплакали дети и завыли собаки.
Карина материализовалась рядом. С недоеденным куском хлеба и слегка припорошенная мукой с него же.
– Попробуем?
Карина видела трубу, пол под ней и палец подруги, указывающий на мелкую решетку канализации
– Э-э-э, попробуем что?
– Там ход. Я чувствую.
Карина О’Келли уже в который раз пыталась понять, почему безропотно делает то, о чем просит Уэнсдей. Она и здесь оказалась только потому, что Уэнсдей изобразила нечто похожее на страх отправиться в Россию без подруги. Устоять было невозможно. Блондин-увалень Эрих Долем долго не верил в свое счастье. Его место в тройке худших на курсе занял кто-то по своей воле. В область Эрих не хотел.
А еще Аддамсы странно действовали на Карину. При них она не кричала. Почти. То есть кричала, но значительно реже, чем обычно. А крики Карины никогда не были просто криками.
– Уэнсдей, даже если там есть ход, то это что-то холодное, грязное, мокрое. Зачем?
О’Келли не любила помещения, где, стартанув от одной стены, нельзя было набрать приличную скорость до другой. Она хорошо бегала. И плохо помещалась в лазы, ходы и туннели. С ростом под метр восемьдесят это нормально.