Приключения Вернера Хольта. Возвращение
Шрифт:
— Благодарю, очень нравится, — ответил Хольт. — Я наконец дома, ведь на военной службе тебя окружает всякий сброд. Живется здесь неплохо, а когда подумаешь, какие громадные возможности кроются в самой нашей катастрофе, как ни парадоксально это звучит, настраиваешься на оптимистический лад.
— Возможности? — переспросил Карл Реннбах. — Как это па-а-нимать?
— Видите ли, в предвоенной Германии все закоснело. Все мало-мальски путные бумаги были давно прибраны к рукам. А в ближайшие годы, по моему глубокому убеждению, все придет в движение, нам предстоит как бы новая
Карл Реннбах ничего не ответил. Несколько мгновений он лежал неподвижно в кресле. Потом встал, взял со стола две рюмки с коньяком, снова уселся и подал одну Хольту. И опять он засмеялся своим кашляющим смехом. Разговор вокруг смолк.
— Теа, — хриплым голосом сказал Карл Реннбах, приподнявшись в кресле и слегка наклоняясь к своей красивой сводной сестре, так что сутулая его спина стала совсем горбатой. — Твой Вернер… он, видать, шустрый мальчик!
И он поднял рюмку за Хольта, уставившись на него одним глазом, тогда как другой, косой, глядел куда-то вбок, и Хольт, улыбаясь, чокнулся с дядюшкой. Карл Реннбах, вновь утонув в кресле, снисходительно наклонил голову к Хольту, при этом белые пряди волос соскользнули ему за уши.
— А насчет твоей поры грюндерства, — сказал он, — с этим еще придется подождать, сперва надо суметь сохранить то немногое, что осталось. Но твой оптимизм, племянничек, меня порадовал, так что, если у тебя есть какое-нибудь особенное желание, говори.
Хольт повел головой из стороны в сторону, пряча торжество за маской благовоспитанности. Все ждали, чего же он попросит.
— Желание? — сказал он. — Захвати меня завтра с собой в Людвигсхафен, это было бы для меня большим подарком.
— Конечно, захвачу, па-а-нятно, — тотчас согласился Карл Реннбах.
Хольт вежливо поблагодарил. Он видел, как мать благосклонно ему кивнула. Лицо Хольта было бесстрастно, улыбка безупречна, но в душе он издевался.
5
Людвигсхафен был сильно разрушен. В одной из немногих уцелевших гостиниц Карлу Реннбаху и Хольту пришлось удовольствоваться одним номером на двоих. Педерсен, дядюшкин шофер, перетащил наверх их чемоданы.
Карл Реннбах сидел, кряхтя, на кровати в длинных бумазейных кальсонах и жилете из кошачьего меха, накинутом поверх трикотажной сорочки, и держал ноги в тазу с горячей водой. Хольт достал ему из чемодана носки, чистую рубашку и сам тоже переоделся.
Они поужинали в ресторане гостиницы. А затем Карл Реннбах пригласил племянника на стакан грога там же в баре.
Хольт устал. Они пробыли два дня в Дортмунде и два в Дюссельдорфе, а сегодня отмахали в машине не одну сотню километров. Отсюда уже не так далеко до Шварцвальда и, будь что будет, завтра он отправится в путь! Да, он уйдет, хотя перспектива опять пуститься в странствия ему вовсе не улыбалась. В окне машины мелькали безрадостные картины: всюду на дорогах возвращающиеся солдаты, переселенцы; разрушенные города и селения; хаос первой послевоенной зимы… Хольту
Горячий грог придал ему храбрости. Он повернулся к дяде.
— Сколько ты здесь пробудешь?
Карл Реннбах, обмякший, лежал в кресле, узкая голова вдавлена в плечи, подбородок уткнулся во впалую грудь.
— С неделю уж наверняка, — ответил он.
Хольт предпочел бы не быть невежей и не удирать тайком от дядюшки. Он рассказал, что у него в Карлсруэ знакомые, он хотел бы воспользоваться случаем и навестить их.
— Ну конечно, — тотчас согласился Карл Реннбах. — Педерсен тебя отвезет.
Карл Реннбах достал сигару, откусил кончик и сплюнул крошки табака под стол. Он курил и разглядывал посетителей. Большинство были иностранцы, почти все в штатском, но попадались и офицеры в мундирах войск оккупирующей державы. После второго стакана грога Карл Реннбах выпрямился, вернее говоря, сутулая спина его горбом поднялась над креслом, а длинные пряди белых волос соскользнули за уши. По вечерам он всегда становился общительным.
— А здесь в са-а-мом деле приятно посидеть, — сказал он, — верно, племянничек?
Яркое освещение, тепло и уют бара не могли заслонить тяжелые картины, которые Хольт видел в пути, слишком они были еще свежи у него в памяти. Он опорожнил второй стакан грога. Учтиво кивнул.
— О да, здесь действительно очень приятно.
Не быть невежей? А почему бы и нет? Сколько уже дней он носит маску; его с души воротит от всей этой благовоспитанности и лицемерия. Дядя прав, здесь в са-а-мом деле приятно посидеть, что верно, то верно.
— Мне жаль бездомных бедняков на дорогах! — сказал он.
Дядя попыхивал сигарой, дядя — старая лиса, по лицу дяди никогда не видно, что он думает. И Хольт, ища ссоры, бросил:
— Опять маленькому человеку приходится за все расплачиваться!
Пусть дядя глаза вылупит на племянничка, пусть побесится!
Но дядя, явно потешаясь, только покосился на Хольта и сказал:
— Больше, племянничек, грога не получишь, ты уже слезу пустил!
Хольт молчал и бесился.
Карл Реннбах потребовал счет. Велел принести в номер графинчик коньяку, поставил его себе на тумбочку и продолжал курить сигару, лежа в постели. В ядовито-зеленой пижаме, от которой лицо его казалось землисто-серым и больным, он лежал на спине, натянув стеганое одеяло до самого подбородка, и читал. Читал он «Исторический труд Геродота Галикарнасского».
В баре Хольт действовал слишком грубо, так просто не выманишь лису из норы.
— Ты ездишь в Дортмунд, в Дюссельдорф, в Людвигсхафен, — сказал он как бы между прочим. — О чем это ты всюду ведешь переговоры?
Дядя не ответил, он читал. Немного погодя он приподнялся, проглотил рюмку коньяку и продолжал читать.
Хольт лег в постель, заложил руки за голову и как можно учтивее спросил:
— А союзники не в претензии на тебя за то, что ты строил подводные лодки для нацистов?
Карл Реннбах выставил руку с сигарой из кровати, стряхнул пепел на ковер и сказал: