Примерный сын

Гонсалес-Синде Анхелес

25. Обиталище улитки

У меня был пес, была мама, был я сам, но время остановилось. В довершение ко всему был конец

месяца, и в магазин заходило очень мало людей. Первый день из оставшейся мне жизни, рабочий день, который должен был быть новым и возбуждающим, сделался вечным здесь, в моей естественной среде, в обиталище улитки, окруженной тетрадками, папками, скоросшивателями, гелевыми ручками, фломастерами и маркерами – молчаливыми предметами, как никогда далекими от меня. Я не знал как убить время и вышел во внутренний дворик, как всегда пребывающий в некотором беспорядке, и сейчас я как всегда думаю, что надо бы здесь прибраться. Что бы там ни было с магазином, продам я его или куплю, но дворик нужно обустроить. Он превратился в своего рода кладовку, где мы хранили всё, начиная от старых велосипедов племянников, когда те были совсем маленькими, до барбекю, зонтика без спиц и двух гамаков, которые сестра купила еще в то время, когда снимала мансарду с террасой, а теперь они были ей не нужны и валялись на банках с акриловой краской, которую я с большим воодушевлением купил прошлым летом, замышляя перекрасить мебель в магазине, создав в нем иную атмосферу. Не стоит и говорить, что

я так ничего и не перекрасил. Но сегодня, во второй половине дня, я решил, что время пришло. Глядишь, за занятием и время пойдет быстрее. Я вытащил из магазина два стула, несколько старых журналов и газет, кисти, скипидар и взялся за работу. На улице было холодно. На мне не было рабочей одежды, но если все делать осторожно, то я не должен был запачкаться. Я открыл жестянку с краской. Ради всего святого, какой же необычный цвет я выбрал. Разумнее всего было начать со стульев, и если они мне не понравятся, то забросить окончательно эту затею. Я сварил себе кофе, а потом безостановочно махал и махал кистью, думая о том, что вот уже какое-то время кофе не кажется мне таким вкусным, впрочем, как и чай (недаром же поговаривают, что теин такой же вредный как и кофеин), и вдруг – раз! – дверь во внутренний дворик захлопнулась. Я был так погружен в свои мысли, что от неожиданности даже подскочил. Я не верил своим глазам – металлическая дверь была намертво закрыта. Как я мог быть таким идиотом? Естественно, дверь открывается снаружи только ключом, а ключ находился внутри, в ящике прилавка. Мобильник тоже был недосягаем, потому что я оставил его в офисе, когда ставил на плиту кофейник. Радиотелефон стоял на своей базе, потому что по нему почти никто никогда не звонит. Окна туалета и склада, выходившие во дворик, не только были плотно закрыты, поскольку была зима, но поверх них от греха подальше были еще и металлические решетки, поскольку магазин находится внизу, на первом этаже. Я высунулся в небольшое окошко, вырезанное в металлической двери, в надежде, что из магазина на меня снизойдет вдохновение, как выйти из моего нечаянного узилища, но вдохновение не пришло. Зато пришло отчаяние, едва я понял, что магазин стоит открытым, в нем никого нет, и тут же касса, доступная всем, кроме владельца – только руку протяни. И какого черта я это затеял? Я огляделся по сторонам. Нигде не было никакого инструмента, пригодного для того, чтобы взломать дверь. Я принялся дубасить по двери зонтом, но сломать замок мне не удалось. Я ведь не Индиана Джонс. В моем распоряжении имелась бумага, защищавшая пол от краски под наполовину покрашенными теперь стульями, кисти и сама краска. Послать весточку, как это делают похищенные? Но кому? Куда? Все окна дома, выходящие во дворик были закрыты. Как мне переправить свое письмо? Я посмотрел наверх. Там были протянуты только бельевые веревки с прищепками, но плохая погода не располагала к стирке, поэтому никто и не собирался появляться во дворе, чтобы развесить что-нибудь. К тому же, начнем с того, что здесь никто не живет, и именно поэтому у нас была протечка – никто даже не знал, что прорвало трубу. В таком случае, кто меня увидит? К тому же, какое послание мне сочинить? “Спасите, помогите – я закрыт! Передайте это маме, ради бога, потому что у нее есть запасные ключи!” Маме, которая только что выписалась из больницы?! После того, как мы тихо-мирно попрощались? Нет, такое нельзя даже представить. Лучше так: “На помощь! Я во дворе. Зайдите, пожалуйста, в магазин через главную дверь. Это магазин канцтоваров на такой-то улице”. “Только вы откройте меня, а не обворуйте,” – мог бы добавить я.

Всякий раз, переставая двигаться, я замерзал. К тому же уже смеркалось. Я так разнервничался, что угодил ногой прямо в банку с краской. Отлично. Теперь во дворике оставалось полно зеленых следов. Именно, зеленых. Мне взбрело в голову, что яблочно-зеленый цвет вновь украсит мою жизнь. А потом говорят еще, что подсознания не существует. Вероятно, придется подождать, когда краска высохнет, чтобы отчистить ее растворителем, поскольку чем больше оттирал я ее газетами, тем больше она размазывалась. Кроме того, если эта нелепая ситуация затянется, то газет мне может и не хватить для того, чтобы укрыться ими или написать послание. Нужно было успокоиться и что-то делать. На ум мне пришла одна неподражаемая идея – кричать. Орать до тех пор, пока кто-нибудь меня не услышит. Вот стыдобища! Я снова выглянул в дверное окошко. Магазинчик отдыхал, храня полнейшее безучастие; ему была чужда моя катастрофа. До меня донеслась музыка, передаваемая по “Радио Классика”. Мне показалось печальным до слез, что у тебя крали звучание Игоря Стравинского, единственную тему сегодняшней передачи. К счастью, в магазин никто не заходил. Внезапно у витрины замаячил чей-то силуэт. Только бы не вор! Боже, только бы не вор! Не знаю точно, что его привлекало, может, цена на витрине, но несколько минут человек стоял снаружи, что-то выглядывая за стеклом. Может, он готовился к удару? Заметил, что хозяина нет, и магазин можно легко обчистить? После нескольких минут, в которые чужак или чужачка (в сумерках на таком расстоянии было невозможно различить его черты) оценивал возможность своего успеха, он вошел внутрь. Из всех людей, живущих на земле, меньше всего я ожидал увидеть именно этого человека. Я был до такой степени удивлен, что даже подумал, не сошел ли с ума. Этим человеком была Корина. Она не позвала меня и не стала искать, просто постояла несколько секунд в торговом зале, а потом оставила на прилавке конверт и поспешно вышла, будто за ней гнались... Это я звал ее, искал ее. Я кричал, колотил в стальную дверь, но она не услышала меня. Не помня себя, я плюхнулся на пол, угодив задницей прямо в краску. Так что когда я поднялся, на мне остались отпечатки зеленых следов, и было похоже, что кто-то отвесил мне пинок в то место, которое старушка-мама нашей соседки Фатимы называет “пятой точкой”. Это было неважно. Я успокоился, подумав о Паркере, о том, что все было хорошо, и что он вырвался из того гиблого места. Я рассмеялся и продолжал смеяться, когда засветилось одно окошко, выходящее во двор. Ох ты! Я вскочил на ноги. Ну наконец-то, сосед! К моей одежде тут и там прилепились наполовину подсохшие газеты, и теперь я больше был похож не на Железного Дровосека из моего сна, а на Страшилу, стоящего на обочине дороги из желтого кирпича. Но избавляться от газет мне было недосуг. Я постучал в окошко – тук-тук-тук! Затем постучал снова. Тот, кто включил свет, от меня не скроется. Тук-тук-тук!

– Эй!.. Привет!.. Я сосед снизу... Эй! Я Висенте... Привет...

После звяканья цепочки водосливного бачка, оконце отворилось, и в обрамлении

алюминиевого

оконного каркаса появилось улыбающееся, жизнерадостное лицо.

– Привет.

– Прости, кажется, я тебя напугал, – извинился я.

– Вот еще! – задорно ответила Лаура или Эва.

– Тебе, наверное, это покажется несуразным, но я оказался запертым во дворе. Я вышел во дворик

прибрать кое-что и…

– И долго ты здесь сидишь, не скажешь?

– Да нет, совсем чуть-чуть… Ты не могла бы?..

– Ну что ты, конечно.

Эва-Лаура закрыла окошко.

Я почувствовал себя невероятно счастливым. Моя жизненная полоса невезения менялась на

другую. Я потерял собаку и нашел ее. Я оказался запертым, и вот меня освобождали. Со всей мыслимой скоростью я принялся срывать газетные листы со штанин, с локтей, и особенно, с задницы. Пусть уж лучше на заднице будут следы пинков, чем листы газеты, свисающие с указанной части тела. Я заправил рубашку за пояс штанов и немного причесался. У меня жесткие, всклокоченные волосы, и если их не пригладить, то, по словам матери, я похож на чокнутого. Дверь, казавшаяся непреодолимой преградой, приоткрылась, и я широко распахнул ее. Дверь не была зеленой, но зелеными были мои руки, ботинки, пол дворика и два стула, не говоря о моей полностью заляпанной, теперь уже пятнистой, рубашке и штанах. Все было не так уж плохо для начала.

– Спасибо.

– Да не за что.

Она всегда улыбалась. До этого момента она не обращала на меня внимания, но всегда улыбалась.

Я тоже улыбнулся. Девушка повернулась, чтобы вернуться в свой салон красоты, но мне показалось, что незначительного обмена любезностями недостаточно для оказанной мне огромной, неоценимой услуги, и я попытался продлить наш диалог.

– Раз я теперь один…

Эва или Лаура обернулась и внимательно посмотрела на меня со свойственным ей обаянием.

– А та девушка, что работала здесь с тобой, уже не работает? Мы ее не видим.

– Нет, уже не работает.

– Да, трудно держать работников в таком маленьком магазинчике, правда? Тяжело с ними

уживаться, а теперь вот, в связи с декретом сестры, мне придется нанять кого-то, но не хочется…

– Ну есть же и хорошие люди, – ответил я. Она рассмеялась и протянула мне визитку.

– Тут, в переулке, открывают новый ресторан, и в полдень приходили пригласить нас на бокальчик,

но у тебя было закрыто.

– Да, я должен был отъехать, чтобы забрать маму. Ее выписывали из больницы.

– А что с ней случилось? – Лицо Эвы-Лауры выражало неподдельную тревогу.

– Она снова упала, но все хорошо, насколько это возможно.

– Бедняжка.

Воцарилось молчание. Мне не хотелось, чтобы девушка ушла, но на ум не приходило, что еще

сказать. Моя спасительница уже открыла дверь, чтобы уйти, но снова повернулась и улыбнулась.

– Сестра не пойдет, поскольку беременна и боится токсикоза. – Я понятия не имел, что такое

токсикоз, но поддакнул. – А я подумываю пойти. Ты пойдешь?

Я взглянул на карточку, которую дала мне девушка. Это был пригласительный билет в ресторанчик

на хамон с шампанским. [прим: хамон – окорок, национальное испанское блюдо]

Наш квартал тоже менялся. Не знаю, пояснял ли я, но наш магазинчик находится на не слишком

бойкой в смысле торговли улочке. Здесь едва-едва найдется один-два магазина. В нескольких домах от нас есть школа и училище, а в другой стороне – рынок, вот и получается, что мы находимся в самом центре квартала, хотя и умирающего. Я говорю – умирающего, потому что сказать так точнее, нежели говорить, что квартал находится в процессе преобразования, как называют это чинуши в районном муниципалитете, когда приближаются выборы, будто желая этим доказать, что у нас есть будущее, что все это временно, и что живущие здесь проходят через этап перемен к лучшему, хотя по-нашему, скорее, все наоборот. В общем, временное – это то немногое, что было у меня в наличии во взрослой жизни, а может, это я сам привносил непостоянство в свою жизнь. Я вечно твердил себе, мол, все это на время, пока я не доберусь до постоянного, хорошего, а раз это временное, то не стоит его брать в расчет. Это сродни поездке на пляж в автобусе. Рейсовый автобус становится невыносимым, но это только полпути на дороге к морю, где ты будешь отрываться в свое удовольствие вместе с друзьями, которые ждут тебя там. В моем случае такие друзья – только Хосе Карлос, потому что, как известно, я так и не приехал на пляж с Кориной. Я хочу сказать, что не стану оценивать весь свой отпуск одной неудобной поездкой в туристическом автобусе. Моя жизнь была незначительной как одна из таких поездок, но сон о моем отце подсказал мне: “Ты не можешь провести в автобусе всю жизнь. Вылезай.”

– Конечно, я пойду. Мне очень хочется пойти.

– Как хорошо! Замечательно. Тогда пойдем вместе, если ты не против. Дело в том, что я в квартале почти никого не знаю. Знаешь, мне так стыдно, но хочется пойти хоть одним глазком взглянуть.

Мне тоже хотелось бы взглянуть. Вместе с Эвой. Или с Лаурой.

– Не против... – И рискнул, потому что храбрецы рискуют, – Эва.

– Лаура. Я – Лаура. У тебя лицо в краске.

26. Хамон и шампанское

Висенте!

Ты очень добрый человек. Прости, если мой испанский плохой. Мои дети вот знают его очень хорошо, они поправляли меня, но я не могу просить у них помощи из-за тебя. Я не могу ждать. Я женщина замужем. Я знаю, о чем ты мечтаешь, но у меня есть семья. Время с тобой очень хорошее, потому что ты очень славный человек, который все понимает. Но я не такая хорошая ни с тобой, ни с моей семьей. Я думала. Ты считаешь, что я не думала, ты хочешь ответа и говоришь, что я не отвечаю, но я много подумала все это время. Мне нужна работа, я никогда не найду такую легкую работу, как с тобой. Мне нравилось твое уважение, ты всегда уважал меня. И я хочу уважать тебя. Я научилась этому за время с тобой. Я уважаю тебя, себя и свою семью. Скоро из Байа-Маре приедет моя дочь. И мой маленький сын, о котором я тебе не сказала, тоже. Мне хотелось, чтобы у них было все для учебы в Испании. Образование это очень важно. Учиться, чтобы хорошо жить. Они умные ребята, и я знаю, что они используют свои возможности. Сейчас все хорошо, и я не могу продолжать работать в магазине. Я хочу, но нельзя. Спасибо тебе и, пожалуйста, прости. Ты говоришь, что не вынес бы положения, как у твоего друга с колесами и его подружкой замужем. Я понимаю. Я тоже не вынесла бы. В другое время я тоже могла бы любить тебя, а сейчас невозможно. Для другой женщины – да. Ты найдешь эту женщину. Ей очень повезет, когда она тебя встретит.