Приметы весны
Шрифт:
Старик растерянно взглянул на сына.
— Что то за цертнер?
Михо, может быть, впервые почувствовал свое превосходство над отцом, но, стараясь не показать этого, сказал так, как будто напоминал отцу забытое:
— Центнер же — это шесть пудов.
— Ну так что? — спросил старик.
— Вот и посчитайте, сколько надо запасти овса для двенадцати лошадей на восемнадцать дней?
— Ну, — сказал старик недовольно.
— Так сколько ж будет, по-вашему? — настаивал Михо.
— Сколько будет, сколько будет, — пробурчал Игнат. — Ты и скажи, сколько
Михо вынул из кармана огрызок карандаша, здесь же, на обложке задачника, набросал решение и объяснил его отцу.
— Ишь, как хитро выкрутил, — восхитился старик. — Значит, говоришь, восемьдесят один пуд? А ну-ка еще раз покажи, как же оно восемьдесят один пуд получилось? Здорово как придумано!
Михо охотно повторил решение задачи.
Игнат, поглаживая бороду, бурчал:
— «Цертнер», «норма» — вроде чепуха, бабья ворожба… А полезное, может, дело!
Потом, помолчав, опять спросил:
— Ну, а еще про что учит тебя та… дваножка? — и раскатисто рассмеялся, довольный остротой.
— Еще учим историю, географию, политграмоту…
— Это еще что?
— История — это про то, как люди жили раньше… Совсем давно. География — это про разные страны: где есть горы, где моря, где какие люди живут, что делают.
— А откуда она знает, что где, твоя учительша? Из окна хаты усё бачить?
Михо улыбнулся.
— Из окна хаты много не видать. Марийка училась в техникуме, у нее много книг всяких, по ним и учимся.
Нотки гордости прозвучали в его голосе.
Игнат задумался.
— А еще как ты сказал?.. Что учите? — спросил он.
— Еще политграмоту.
— А это про что?
— Это про то, — Михо замялся. — Это… Ну, как сказать? Про то, как люди живут… Почему на свете есть бедные и богатые и что сделать, чтоб не было бедных.
Старик рассмеялся.
— Ого, куды загнул! Думаешь всех богатыми сделать? Где же это вы столько денег возьмете? — И, хитро подмигнув, добавил: — И как раздавать деньги будете?
— А это не я делать буду.
— А кто ж?
— Сами люди и сделают.
Старик приподнялся с перины, снова набил свою трубку махоркой и обратился к зятю и дочери, как будто призывая их в свидетели:
— Видали, куды заехал наш Михась?
И, обращаясь к сыну, насмешливо спросил:
— Как же это я сделаю сам себе, что стану богатым? Или ты думаешь, что Чурило со мной поделится? Ха-ха-ха! Так и побежал он отдавать свои гроши!
— А нам Чурилины деньги не нужны, — обидчиво возразил Михо. — Если в колхоз пойдем, там все лошади в одной конюшне стоят, все на одном поле работают и деньги не богатому идут, а каждому, сколько заработал…
Добродушие вдруг исчезло с лица Игната.
— Стой! — вне себя крикнул он. — Что ты мелешь? Какой колхоз? Да я тебя, гаденыша, убью, своей рукой убью. И твою сороконожку, как… как змею раздавлю. Слышь! Вот оно, ученье!
Старик вскочил на ноги и бросился с плеткой на сына.
Но в это время раздался голос Вайды.
— Ученье ученью рознь, — назидательно сказал он. — Смотря чему учиться. Конечно, если у этих коммунистов
Он хотел еще что-то сказать, но, увидев лицо повернувшегося к нему старика, пожалел уже, что вмешался в спор. Игнат точно ждал повода, чтобы обратить накипавшую в нем злость против зятя.
— Ты еще мешаться будешь? — крикнул он угрожающе. — Что мне с твоего ученья? Ты ж сам и не прохарчуешься. Как собака, ждешь, чтоб кость высосанную бросили. На, жри, только меня не трожь. Слышь? Убью!..
Игнат Сокирка не любил Вайду. За все не любил: и за его высокомерие, и за щегольскую одежду, и за песни, которые Игнат презрительно называл «парнэ», выражая этим словом ненависть к городским песням и осуждение оседлым цыганам. Самого Вайду Игнат тоже считал «парнэ», как цыгана, бросившего свое племя и ушедшего к «белолицым». Игнат был убежден, что рано или поздно Вайда снова вернется в город, и всей душой презирал его.
А больше всего невзлюбил он Вайду за то, что он сумел стать мужем Замбиллы. Хотя сам был виновен в этом.
Игнат никому никогда не признался бы, что случилось это по пьянке. А было это именно так.
Однажды, когда табор стоял возле Ростова, Вайда встретил Игната в городе и пригласил его в погребок. Вайда заказал паровую рыбу, две порции винегрета, пол-литра водки. Выпили. Вайда заказал еще пол-литра. Заплетающимся языком он рассказывал Игнату о своей жизни в Курске, где зарабатывал большие деньги, хвастался знакомством с Амелькой Гусаком, старшиной табора, которого Игнат лично знал и очень уважал.
— Да что Гусак! — разошелся Вайда, — каждый со мной дружбы ищет. У кого деньги — у того друзья. А у меня денег… Глянь, сколько у меня денег! — Он вынул из кармана пачку червонцев. — У меня денег… сколько хочу, столько и есть… Я все, что хочешь, на деньги куплю. Захочу — и Чурилину дочку в невесты возьму. Чурило сам предлагал.
— Врешь! — ударив кулаком по столу, крикнул Игнат. — Не даст Чурило за тебя дочку… Есть другие, за кого пойдет Чурилина дочерка.
Он произнес слово «дочерка» ласково, что не вязалось ни с его грозным видом, ни с характером разговора. Игнат боялся, как бы Вайда не сосватал Полину Чурило, которую он страстно хотел в жены Михо. «Отговорить, заставить его забыть Полину», — стучала по-пьяному навязчивая мысль.
— А вот захочу — и отдаст, — бахвалился Вайда. — Только не хочу… Официант! — крикнул он, обернувшись к буфетной стойке. — Давай еще пол-литру!
Официант вмиг примчался с бутылкой водки и хотел ее отпечатать, но Вайда взял из его рук бутылку и откупорил сам, лихо стукнув по донышку.
— Выпьем еще, батя, — сказал он, наливая водку.
— Какой я тебе батя? — вспылил Игнат. — До Чурилиной дочки сватаешься, а меня батей зовешь?
— Что мне Чурилина дочка? Не нужна мне дочка старшины! Вашу дочку хочу… Вам быть старшиной. Вот, гляньте. На эти деньги накупите лошадей, все, что хотите. Сами станете старшиной, Чурило пятки ваши лизать будет.