Приметы весны

Винник Александр Яковлевич

Близился вечер. Закат был багровым, буйным. Можно было подумать, что солнце, уходя, решило поджечь небо. Откуда-то издалека донеслась песня. Потом вдруг оборвалась.

Михо взглянул на томительно медленные стрелки часов. «Где же Марийка? Она обычно никогда не опаздывала».

Он глядел на ворота парка. Ее все не было.

И вдруг, еще не видя Марийки, он услыхал знакомый голос.

Она весело смеялась, потом донеслись ее слова:

— Ну где ему с тобой тягаться! Будь спокоен.

«С кем это она?» — подумал Михо и, спрятавшись за дерево, стал наблюдать. К парку подошли Марийка и Саша Гнатюк. У Михо сильно забилось сердце. В один миг улетучилась вся прелесть весеннего вечера. Стало горько и холодно.

«Так

вот она какая! — закралась острая, как нож, мысль. — Сначала с ним на свидание, а потом уж ко мне. Ну где с ним тягаться!.. Он — образованный, член комитета комсомола. А я что? Просто забава для нее. Чтоб могла говорить: цыгана в люди вывела». И снова вырвалась наружу затаенная, беспокойная мысль, которую он всегда гнал от себя, но которая то и дело шальной волной набегала на сердце. Не ушел бы тогда из табора, жил бы как все. Равный со всеми. А может, и лучший, чем все… Про Ромку и говорить нечего… И Григорий Чурило тоже не был бы помехой… В таборе Михо мог быть первым… А здесь? Здесь в учениках все время ходит. Хоть и два года прошло. Два года! Столько дней! И старался как! Учился… Машинистом стал… Волицу свою на цепь заковал… И ради чего?..

Он увидел, как Марийка протянула руку. Саша задержал ее в своей руке и что-то сказал. Михо чуть ли не до крови закусил губу.

Марийка помахала Саше рукой и вошла в парк. Она все еще продолжала улыбаться. Потом оглянулась.

«Выйти или остаться здесь? Пусть себе ищет!» — подумал Михо. Но, еще не решив, как поступить, вышел из-за дерева, точно невидимая рука подтолкнула его.

Марийка подбежала к нему.

— Здравствуй, Михо. Прости, что задержалась… Иду в парк и вдруг встречаю Сашку. Пристал с расспросами: «Куда идешь? К кому? Зачем?» Пробовала отшутиться, а потом думаю: зачем скрывать? Отвечаю, что договорилась встретиться с тобой. А он говорит: «Хоть на чужое свидание провожу». До самых ворот довел… А ты чего такой мрачный?

Она с тревогой взглянула на Михо.

— Ничего… так, — хмуро отозвался он.

— На работе всё в порядке?

— Всё.

— Не болен? — Она приложила руку к его лбу. — Горит… Может быть, домой пойдешь?

— Да нет… То так у меня.

— Ну, тогда пойдем к речке, — предложила Марийка.

Сначала шли молча. Потом Марийка не выдержала.

— Ну почему ты такой сумрачный? Вечер хороший… И я тебе что-то хотела рассказать. Интересное. И… смешное.

— Рассказывай.

Она недовольно надула губы.

— Как же рассказывать, когда ты такой смурной?

Михо и самому уже хотелось подавить обиду, но не давалась душа, кипела.

— Ты не обращай внимания, — промолвил он, стараясь говорить поласковее. — Рассказывай.

Марийка колебалась. Ей хотелось рассказать Михо обо всем, но она не решалась, не знала, как он отнесется ко всей этой истории.

— Рассказывать?.. А вдруг ты рассердишься?

— А то про меня? — заинтересовался Михо.

— Про тебя, — Марийка лукаво улыбнулась. — Смешное… Сейчас смешно, а раньше… раньше, наверное, не было бы смешно.

— Тогда говори.

— А ты не рассердишься?

Михо опять помрачнел.

— Смотря что.

— Тогда лучше не надо.

Михо остановился.

— Расскажи, — потребовал он и взял Марийку за руку.

Марийка растерялась.

— Не надо, Михо. — Глаза ее стали испуганными и молящими. — Лучше не надо… Ничего особенного. Так просто, женская болтовня.

Но Михо заупрямился.

— Расскажи. Ты должна рассказать. А если скрывать друг от друга, так… то уже не дружба.

Марийка улыбнулась.

— Да ты не волнуйся. Это совсем ерунда. Я расскажу все… Только у тебя, может быть, плохое настроение… И ты обидишься… А это совсем ерунда. И вспоминать не стоит.

— Расскажи.

— Это давнее… Ты, наверное,

и забыл. А может быть, и не правда это. Она могла выдумать, эта Гусева.

— Какая Гусева?

— Ты не знаешь ее?

— Не знаю.

— Совсем не знаешь?.. Жену начальника технического отдела.

Михо вспомнил собрание в клубе. Когда Саша и Петрович приехали из Москвы. Тогда ругали Гусева, что он мешает стахановскому движению. С Гусевым рядом сидела тогда женщина. Жена, наверное.

— А что такое? — спросил встревоженно Михо.

— Приходила сегодня к нам.

— Зачем?

— К маме приходила. Мама шьет иногда… Она когда-то была хорошей портнихой. А сейчас почти не шьет. Только знакомым иногда, когда уговорят… А Гусевой кто-то сказал, и она пришла пошить троакар… Фасон такой новый. Говорит, что модно… А мне не нравится. Как балдахон… А вообще она красиво одевается. — Марийка взглянула на Михо. — Тебе, наверное, это неинтересно?

— Рассказывай… А я при чем?

— Сейчас расскажу. Только ты не сердись.

Они подошли к реке и сели на большую корягу, вынесенную на берег весенним разливом. Марийка поглядела на тихо плывущую реку, потом перевела взор на Михо. Лицо его было спокойно, и глаза стали обычными, без тревожных, злых огоньков. Он улыбнулся в ответ на ее улыбку и сказал уже совсем спокойно:

— Рассказывай, Марийка… Не рассержусь. Чего там!

— А там ничего и не было, — весело сказала Марийка. — Пришла. Поговорили они с мамой насчет фасонов. А мама, я вижу, никак не хочет шить ей. Не понравилась ей Гусева, я сразу увидела. Она таких не любит. Фуфырышками называет. Но ей, конечно, польстило, что жена такого начальника пришла. И она вежливо ее выслушивает, а сама на меня поглядывает: посмотри, мол, что эта барыня придумала… Потом заговорили о мануфактуре, об очередях. Потом опять о платьях. Гусева поглядывает на меня и говорит: «Мы властвуем над мужчинами, но мы должны и подчиняться им». Я спрашиваю: «Почему?» А Гусева говорит: «Вы знаете, кто нам диктует фасоны?» — «Кто?» — «Мужчины». И объясняет: «Они в фасонах не особенно разбираются, но мы за них должны думать. И действуем по их, если можно так сказать, бессознательной воле. Чтобы не приедались мы, а каждый раз выглядели новыми, неожиданными».

— Вроде правильно, — заметил Михо.

— Я так тоже сначала думала, — сказала Марийка. — А потом я дала ей духу. Она, конечно, со мной не согласилась. Но я ей сказала, что от ее философии молью несет. А потом такое сказала, что мама ахнула и готова была выгнать меня из дому.

— Что же ты сказала?

Марийка засмеялась. Ее, повидимому, и сейчас подзадоривал разговор с Гусевой.

— Я вдруг ляпнула ей: «Пустышка!» Вырвалось у меня, сама не знаю как. А потом я уже отступать не могла. Мать заволновалась, принялась ругать меня, а ей говорит: «Простите, она еще совсем девчонка». Я-то. А Гусева, представь себе, сидит как ни в чем не бывало и говорит: «Любопытно послушать, как вы это аргументируете». Как я, значит, докажу это. Я сначала растерялась, а потом говорю: «Вы Мопассана „Милый друг“ читали?» Но она, вместо того чтобы ответить, спрашивает, с такой издевкой: «А вы читаете Мопассана? Ну, ну, любопытно, как вы его понимаете?» Меня это разозлило, я и говорю: «Помните, какие там парижанки? У них одно в голове: как бы нравиться мужчинам. Правильно?» — спрашиваю. «Правильно», — отвечает. «А знаете, что в то время Октябрьской революции не было, и самолетов, и метро, и еще многого такого. Другой век». — «Ну так что? — говорит она. — При чем это в разговоре о модах?» — «А при том, что ваши разговоры о фасонах, простите, — говорю ей, — напоминают тех парижанок, которых описывал Мопассан. Они только о себе, о красоте своей думали. А сейчас времена другие. Страна у нас другая. Женщины и сейчас любят хорошо одеваться, но у них есть и другие интересы, поважнее».