Примириться с ветром

Козлов Анатолий

— Какой же ты зануда. Одно слово — мужчина. Тараканы, личность, сущность. Взгляни на небо. Вот где вечность и. смерть.

— Хочешь, я тебе расскажу о прошлогоднем отдыхе? — обняв Печальни­цу за гибкую соблазнительную талию, предложил я.

— А женщины в этой истории будут? Если да — не надо рассказывать, если нет — рассказывай. — Печальница засунула свою тоненькую ручку в задний карман моих джинсов.

— Не волнуйся. Там, где должны будут появиться женщины, я буду гово­рить ба-ба-ба-ба-ба-ба-ба. Хорошо?

— Давай, слушаю. — Печальница еще теснее прижалась к моему плечу.

— Итак. Ба-ба-ба-ба-ба-ба-ба. Отдыхал я прошлым

летом в Крыму. Ба- ба-ба-ба-ба-ба-ба. Это был Судак с его знаменитой Генуэзской крепостью. Снимал летний домик недалеко от моря с ба-ба-ба-ба-ба-ба-ба.

— Прекрати, остановись, Максим. Я начинаю нервничать от твоих «ба­ба». Да и некрасиво, не-га-лант-но в моем присутствии говорить о прошло­годних ба-ба-б.

— Уяснил. Ба-ба-б — пробрасываем. Так как, продолжать?

— Продолжай.

— И вот однажды, лежа на мягкой постели в летнем домике после утреннего плескания в теплом море, болтаясь в сладкой полудреме, вдруг услышал басо­витый голос священника. Он доносился из близлежащего двухэтажного дома, построенного из ракушника. Кого-то отпевали. Уравнивались жизнь и смерть. Мой отдых и чье-то вечное отдохновение тесно переплелись. Голос то усиливал­ся, то утихал. Слов я не мог разобрать, ухо ловило только интонации речитатива. Удушливая жара, настоявшийся аромат кипарисов, пронзительно-однообразное стрекотание цикад и голос священника. По близлежащей дороге пронеслась на большой скорости легковая машина, из динамиков которой гремело техно, — и снова духота, цикады, басовитый голос, острое осознание того, что в каждом мгновении соединены бесконечность жизни и обязательность, неизбежность вечного покоя. Вот так. Прошел год, а в подсознании отпечатался, наверное, навсегда, тот день. И не могу понять, почему. Помню, как я поднялся с постели, выглянул в дверной проем, бросил взгляд на гору, которая вздымалась неподале­ку и напоминала помятый вывернутый тулуп. В ту минуту мне так захотелось жить, жить во всю мощь. Несмотря ни на какие проблемы и волнения. Просто ходить, дышать, смотреть вокруг и радоваться всему и всем. Хотя знал, что со вчерашнего вечера в небе царит полная луна. А я ненавижу полнолуние. Оно меня угнетает. Но тем вечером я пошел на дискотеку и танцевал до самого утра. Словно последний раз в жизни. Я всех любил, и все любили меня. Образно гово­ря. Возможно, в тот день, в тот вечер я примирился с самим собой, так же, как ветер поладил с одиноким белоголово-пушистым одуванчиком на крутой скале.

— А ты, оказывается, романтик. Когда я впервые тебя увидела, поду­мала, что кроме санскритских мантр или трактатов персидских мудрецов, в лучшем случае, финского эпоса «Калевала» или опытов преподобного Гас- нера по изгнанию духов ты ничего не читал и не читаешь. Ты мне показался очень противоречивым, что, собственно, твой рассказ и подтвердил. Люблю я противоречивых мужчин.

— Не устала от болтовни? Давай выпьем по коктейлю или по стакану све­жевыжатого сока. Знатоки утверждают, что он очень полезен во время отдыха на солнце. Лучше всего пить морковный, в крайнем случае — апельсиновый.

— Ыгы, ничего не скажешь. Представления о здоровом и полезном у тебя имеются. Видишь под смоковницей островерхое здание? Левее смотри, за лы­сой дамой, видишь?

— Вижу.

— Вот там я вчера неплохой коктейль попробовала. С привкусом авока­до. Безопасный для жизни, — Печальница кокетливо подмигнула, растянув пухлые губки в улыбке. — Или тебя манят напитки с большим градусом, позволяющие

рассудительность загнать в самый дальний угол подсознания? Я не против бокала хорошего вина. Хотя мой предыдущий кавалер любил смаковать мартини. Пытался и меня приучить. Не вышло. Не мой напиток, не мой. Кстати, то же могу сказать и о пиве.

— Сравнение — супер: мартини и пиво.

В эту минуту Печальница напоминала мне Наташу Ростову накануне пер­вого бала. Столько в ней было искренней непосредственности, внутренней растерянности и сдержанной несдержанности, что я не удержался и, легонько повернув девушку за плечи к себе, жадно припал к ее пересохшим губам. На мгновение почувствовал, как она напряженно встрепенулась — и обмякла. Наши дыхания смешались, словно ветры с востока и запада или два подвод­ных океанских течения. В моей голове мелькнуло молнией: из этого должно что-то родиться. Именно «что-то», а не «кто-то». Прошу не путать.

— Ты словно многоугольник, весь состоишь из угловатых неожиданно­стей, — поправляя волосы, сказала Печальница. Она избегала смотреть мне в глаза. И куда подевалась ее недавняя уверенность? Безразличное «что за проблема, целуй». Сейчас девушка напоминала перепуганную птичку, попав­шую в силок. Даже гибкие изящные руки были похожи на обессилевшие крылья со слегка помятыми перышками.

— Знаешь, когда тебя увидел, сразу дал тебе прозвище Одиночница- Печальница. Не обижаешься? — Мое признание давало девушке возмож­ность прийти в себя, избавиться от непонятной мне растерянности.

— Довольно точно схватил суть характера. Да, я одинокая и печальная. Хотя часто внешность бывает обманчивой. Я это знаю.

Взяв в баре по коктейлю, мы вышли на небольшую террасу монолитного каменного козырька-выступа. Надежного, прочного, нерушимого. Десяток пластмассовых столиков со стульями (во всех странах на всех континентах они одинаковы) были заняты расслабленной, устало-безразличной публикой. Ночь была наполнена разноязычным говором. Словно после падения Вавилонской башни. Мы подошли к голубым перилам, увитым виноградной лозой, которая росла в довольно большой кадке-бочке и была закреплена с обратной стороны террасы. Медленно потягивая коктейль, я всматривался в открытое всему миру лицо Печальницы. Щеки у нее порозовели, а на переносице залегла маленькая складочка. Моя девочка сосредоточенно о чем-то или о ком-то думала, словно на госэкзамене в университете.

— Не умею я борщи варить, и супы тоже не умею. Зато могу сыграть на пианино «Детские сцены» Шумана. Вот так! — объявила неожиданно.

— Ага. К жизни относишься адекватно. Не все еще потеряно. Сразу при­знаюсь: люблю борщи и супы, восторгаюсь Шуманом. Придется, моя малень­кая, учиться готовить, овладевать секретами приготовления первых блюд. Ничего, найдем курсы поварского искусства. Не переживай.

— Я и не переживаю. Это тебе стоит поразмыслить: на ту ли запал?

— Понял, к чему клонишь, не дурак.

Мы допили коктейли, преодолели пять ступенек от бара до тротуарной до­рожки и, лавируя между группками туристов и парочками, свернули в менее люд­ный переулок. Здесь многоцветие витрин не было таким буйным, казалось приглу­шенным. Меньше кафешек и баров, на глаза попались пару бистро и пиццерий.

— А ты знаешь, что все европейцы, в том числе и мы с тобой, потомки семи женщин. Всего семи.

— Откуда такая осведомленность? — меня удивила причудливость, непо­следовательность мыслей Одиночницы-Печальницы.