Принц Эдип
Шрифт:
Это был тот самый роддом, куда она с подругами почти шесть лет назад принесла младенца. Мария Казимировна по-прежнему работала старшей сестрой. И Ада рожала здесь же, но у нее проблем не было. То есть были, но другого плана. Лопухины жили плохо, постоянно ссорились, и не раз Ада приходила к подруге в слезах.
«Вот она, расплата! — в ужасе думала Люся.
– Каждому, значит, свое. Только бы с ребенком ничего не…»
Воды отошли внезапно. Почти на месяц раньше срока. Ночью Люся встала с постели и потянулась к бутылке с минеральной водой,
— Что случилось?
Дежурный врач, едва глянув на Люсю, сказал:
— На стол.
Она не понимала, что происходит. Почему над столом, куда ее положили, висит круглая лампа. Вернее, много ламп, расположенных по кругу. Потом они разом вспыхнули, и Люся зажмурилась. Над ее рукой склонилась женщина в марлевой повязке.
— Считайте.
— Раз, два, три…
Очнулась она от жгучей боли. В тело то и дело впивалась игла. Хирург зашивал разрезанный Люсин живот. Она не застонала, только закусила губу. Но анестезиолог заметила, что Люся очнулась, и сказала:
— У вас девочка. Поздравляю.
И Люся потеряла сознание.
Ей пришлось провести в больнице две недели. Приносили девочку, маленькую, слабенькую, и Люся едва сдерживала слезы. Крохотный ротик несколько дней не справлялся с налившейся материнской грудью. Когда девочка, наконец, смогла ее сосать, Люся заплакала от счастья. Ребенок лежал у ее груди, и Люся тихонько напевала колыбельную. Это был самый счастливый день в ее жизни. Она почувствовала, что эта девочка станет для нее всем. Что любовь к ней затмит все, даже Петю.
Тот приехал в день выписки, на такси, с огромным букетом. Бледный от волнения, принял от медсестры пищащий сверток. Загорелые обветренные руки невольно дрогнули.
— Осторожнее! — вскрикнула Люся.
И по лицу мужа поняла, что и для него эта девочка станет всем. Он полюбил ее всем своим сердцем. А любить Петр Рябов умел, Люся это знала. Муж щедро одарил медицинский персонал больницы. Потом отвез жену и дочь домой, в московскую квартиру. Ребенок уснул, а Петр еще долго сидел на кухне, пил крепкий чай, смотрел в окно. За окном была ночь, лицо Рябова было чернее тучи. Люся вошла на кухню, посмотрела на мужа и испуганно спросила:
— Что случилось?
— Я думаю, в Москву пора перебираться. Что-то случится, чует мое сердце. Нельзя больше так жить.
— Как? — недоуменно спросила Люся.
— На себя надо работать. Частная собственность нужна. Не то все разворуют. Бьюсь, бьюсь, а все одно никакого толку. Не могу я так. Сердце ноет. Добро жалко.
И Петр Рябов сжал огромный кулак. На его лице было написано отчаяние. Люся с уважением посмотрела на мужа: хозяин. И не пьющий. Не любят его в деревне, хотя и уважают.
— Что ж, — сказала она. — Жить есть где. Работу найдешь. Переезжай.
Но не сразу Петру Рябову удалось переехать в Москву. Не отпускали его из колхоза. Председатель долго уговаривал остаться,
Когда муж уезжал, у нее загноился шов. Но Люся ничего не сказала. Она привыкла терпеть. Думала только об одном: как бы шов не разошелся. К вечеру у нее поднялась температура. Это уже было похоже на осложнение. В больницу положат, как пить дать. А что будет с Асей? Тоже в больницу? Девочка такая слабенькая, за ней нужен хороший уход. А ну как матери станет совсем плохо? Люся через каждые полчаса мерила температуру, рассматривала набухший, побагровевший шов и по ее лицу катились слезы. Что делать? В «скорую» звонить? Чтобы забрали? И когда Люся пришла в отчаяние, раздался звонок в дверь. На пороге стояла Ная.
— Я слышала от Ады, что ты родила, — сказала она. — Извини, закрутилась. Вот, пришла поздравить.
И Ная протянула букет. Люся молчала.
— Ну что, подруга, мировую? Что молчишь?
— Я… мне плохо.
Опираясь на плечо подруги, Люся вошла в комнату, где пищал ребенок.
— Девочка? — спросила Ная. — Как зовут?
— Асей.
— Редкое имя.
— В честь прабабушки Петра.
— А сама как?
— Кесарево мне делали. Шов болит. Температура поднялась, — тихо сказала Люся. — Уж и не знаю: что теперь делать?
— Что ж Петя тебя бросил в таком состоянии?
– усмехнулась Ная.
— Я ему ничего не сказала. Что загноилось.
— Дуреха! Ну, ладно. Справимся.
И Ная, действительно, помогла. Еще две недели Люсе было плохо. Болел шов, держалась температура. Она ходила в больницу, на перевязку и промывание. Обошлось. Ная стирала пеленки и развешивала их на балконе, спускала вниз тяжелую коляску, ходила в магазин за продуктами. Потом Люся узнала, что подруга взяла отпуск и потратила весь на нее. Ада заходила редко. Стас, который всегда был при ней, капризничал, постоянно дергал маму за руку:
— Пойдем, мама! Пойдем!
Ада злилась, шлепала его, отчего мальчик заливался ревом.
— Ну зачем ты так? — укоризненно говорила Люся.
— Я посмотрю, как ты со своей будешь. Когда подрастет.
— Й пальцем не трону.
Ада кривила губы. Похоже, что материнский инстинкт в ней так и не проснулся. С мужем она постоянно ссорилась, на ребенка кричала.
— Когда же он только вырастет! — частенько говорила Ада. — Я до того времени с ума сойду!
Она ни дня не работала, получила диплом о высшем образовании, и уже через несколько месяцев родила. Материальные проблемы взяли на себя родители. Муж работал в юридической консультации, получал хорошие деньги. Ада вела домашнее хозяйство, но неумело, вызывая у супруга постоянные нарекания.