Принц и Нищин
Шрифт:
Он отвернул голову вправо и закрыл глаза.
— Я не был у Вишневского, — тихо произнес он, — не был.
— Но если не вы, значит, Романа Арсеньевича убил кто-то другой? — жестко выговорил Адамов. — В точности похожий на вас, т. е…
— Я не знаю…
— А вы знаете, что на оружии, из которого убили Вишневского, обнаружены ваши отпечатки?
Серая резиновая улыбка косо развалила лицо Воронцова надвое.
— Мои… отпечатки? А на чьей-нибудь заднице вы не обнаруживали моих отпечатков, господин Адамов? Нет? Жалко. Я… я был так наглухо…
Адамов резко прервал его:
— Но как же вы объясните тот факт, что орудие преступления мы обнаружили в вашем сером пиджаке?
— Это не мой пиджак… — тихо ответил Сергей. — Это не мой… мне сказал его надеть Фирсов.
— А это вы узнаете?
И перед глазами Сережи Воронцова возникла толстая ручка с золотым пером.
— Это? Это — узнаю. Это мне дал Фирсов, чтобы я подписывал автографы.
— Фирсов? Автографы?
— Да. А потом он сказал, что я могу оставить ее себе, потому что… типа подарок.
— А когда он ее вам дал?
— Когда? Да часов в двенадцать, наверно. Ночью уже, после церемонии этой… с премией. Я точно не помню. Пьян… пьянство — страшное социальное зло…
— Прекрасно, — сказал Адамов. — А знаете ли вы, что именно из этой ручки убит Вишневский?
На лице Сережи медленно расплывалось медоумение.
— Из ручки? Это как… как из пистолета, что ли?
— Поня-а-атно! — протянул Адамов и, коротко усмехнувшись, открыл дверь и сказал в коридор:
— Фирсов, закатывайся сюда. Есть небольшой разговор. Ясно как Божий день, — повернувшись к генералу ФСБ, негромко проговорил Адамов. Фирсова вкатили в палату двое его коллег по работе и тут же — по знаку Адамова — удалились.
— Алексей Иваныч, — непривычно тихим и вкрадчивым голосом начал Адамов, — дело в том, что гражданин Воронцов утверждает: эту ручку ты дал ему приблизительно около двенадцати, т. е. уж после того, как был убит Роман Арсеньевич. Как ты это объяснишь?
— Я уже все объяснил вам, Михаил Миронович, — коротко ответил Фирсов. — Мы ехали в аэропорт после того, как посетили Романа Арсеньевича. А потом ночной клуб. А допрашивать господина Воронцова в данный момент я считаю излишним по той простой причине, что его ответы пока что, мягко говоря, могут не совсем соответствовать истине. Возможно, при падении мозг мог…
— Нет, ты это словоблудие мне брось, — перебил его начальник службы безопасности Вишневского. — Итак, ты утверждаешь, что не знал, что с тобой вовсе не Аскольд.
Фирсов тряхнул головой, отчего его массивные красные уши задрожали. Это выглядело бы комичным в иной ситуации, но — только не сейчас.
— Я думал, что он дублирует Аскольда только там, на концерте, а потом вышло, что он вынужден совсем по-другому… (Вероятно, от ранения и слабости у Фирсова путались мысли и заплетался язык.)
— Крокус, фикус, пальма! — вдруг резко перебил его Адамов. — Это так на уроках ботаники отвечал один мой знакомый олигофрен, одноклассник моего сына, когда его спрашивали, какие
Воцарилось молчание, во время которого Адамов расхаживал по палате, Сережа Воронцов оцепенело молчал, а Фирсов что-то сдавленно бормотал себе под нос, уставив перед собой полубессмысленный застывший взгляд, налитый стылым животным страхом.
Эта угрюмая свинцовая тишина была нарушена звуками приближающихся тяжелых шагов. Шли несколько человек. Шаги весомо перекатились за дверью, она распахнулась, и на пороге — зеленовато-бледный, судорожно жующий разбитыми серыми губами, с пустым остолбенелым взглядом, — на пороге появился Аскольд.
При виде его Алексей Фирсов застонал и закрыл лицо руками.
— Аскольд — это я, — сказал Андрюша Вишневский, — все правильно, и можешь не закрывать лицо руками, Фирсов. И так нас всех скоро плотно и безвылазно прикроют.
— Проходи, Андрей, — сказал Адамов спокойно. — Присаживайся. И повтори, что ты рассказал мне ночью. Зря я тогда не поверил тебе. Просто пойми, что после того, как ты год назад напичкался какой-то гадостью и рассказывал всем, что это именно ты поджег Останкинскую башню, мне как-то сложно… вот. Чтобы поверить, мне нужно было поговорить с твоим двойником. Да, он не убивал Романа Арсеньевича. Это в самом деле — ты. Ты убил.
— Фирсов, а ведь я не полетел в Барселону, — сказал тот, не глядя на Алексея, огромное тело которого как-то съежилось и стало чуть ли не вдвое меньше в размерах. — Не полетел — и все тут.
В этот момент его взгляд упал на неподвижно лежащего на кровати Воронцова, и Аскольд медленно сел на пороге и сжал голову руками.
— Ну хоть кто-то… — не в силах сдержать почти радостной улыбки, пробормотал он. — Значит, не зря…
Сережа не видел ни этого взгляда, ни радостной этой улыбки, перечеркнувшей все, что так долго вынашивалось и просчитывалось Фирсовым, покойным Романовым и его закулисными покровителями: он лежал с закрытыми глазами, чувствуя, как по всему телу, остро отдаваясь в пораненной шее, тугими волнами ходит давящий гулкий ужас.
— Ну же, Андрей, — произнес Адамов, побуждая скорчившегося на пороге Аскольда к действию. — Ты же так красноречиво говорил сегодня в пять утра… слишком красноречиво, чтобы безоговорочно тебе верить сразу.
Тот поднялся и, подойдя к кровати Сережи, сел на самый ее край.
— Ты много не знаешь. Это все вовсе не так просто, как ты думаешь. Мы с самого начала должны были подставлять тебя, Воронцов, — тихо сказал он. — Сначала когда думали, что в тебя будут стрелять прямо на концерте… потом оказалось, что это всего лишь милый театральный розыгрыш моего ныне покойного дядюшки, который, однако, едва не смешал нам все карты.