Принц и Нищин
Шрифт:
— Кому это — нам? — напряженно спросил генерал ФСБ.
— Мне и Фирсову.
— И все?
— Если вы подразумеваете Романова, то он был чист. Фирсов собирался выдать его за координатора всего этого дела… И ведь поверили бы.
— А кто? Кто заказчик? Кто главный заказчик? — спросил следователь Генпрокуратуры. Комплексный этот вопрос был, кажется, слишком многословен для него: прокурорский чин определенно чувствовал, что дело из ряда вон необычное.
— Я не знаю… да и Фирсову едва ли известно. Хотя спросите у него самого…
Взгляды
— Кто? — жестко спросил Адамов.
— Я не могу… не могу этого сказать, — тихо сказал тот. — Если я и скажу… вы все равно… все равно ничего не сможете сделать, потому что… вот потому что ничего не сможете сделать с этими людьми.
— Ладно… разберемся, — бросил Адамов, а потом повернулся к Аскольду и произнес:
— А вообще картина довольно любопытная. По всей видимости, эти ребята рассчитывали, что подставной Аскольд, т. е. господин Воронцов, по пути в аэропорт попадет под огонь боевиков — вероятно, из той же конторы — и благополучно отдаст концы. На месте преступления трупы «Аскольда», шофера, знавшего, что тот не ездил к Вишневскому, и Романова, соответственно знавшего еще больше. Все признаки преступления налицо, сходство просто фантастическое, я едва установил, кто есть кто. Расклад вполне нормальный: вполне можно посчитать, что именно они обставили убийство Романа Арсеньевича, а потом отработали их самих. Слишком большая роскошь для убийц Романа Арсеньевича Вишневского, олигарха, находиться в живых. — Адамов перевел взгляд на Фирсова и добавил:
— И был только один прокол: Фирсов не успел убрать Воронцова, которого не добили контркиллеры. И второй — даже если бы он убрал ложного исполнителя преступления, он бы все равно провалился. Потому что Аскольд не исчез, не испарился, не улетел в Барселону по фальшивому паспорту, как было условлено. Он остался в Москве и решил сдаться властям. Верно я сказал, Андрей?
— Да… все так, — прохрипел тот. — Мы уже договорились с Михаилом Мироновичем, на каких условиях я рассказываю все, что знаю. Хотя знаю я мало…
— Ничего, — произнес генерал ФСБ, в чьих маленьких умных глазах остро вспыхнули сухие искорки неподдельного интереса. — У нас есть человек, который знает несравненно больше.
И он выразительно посмотрел на Фирсова.
Но Аскольд, казалось, и не слышал этих слов Константина Ильича.
— Я объяснил Михаилу Мироновичу, что толкнуло меня на этот шаг, — тем же усталым, потухшим голосом проговорил он. — Он сказал мне, что мог ожидать от кого угодно, только не от меня… но я не способен зависеть… от самого себя. В этом виноват и дядя. А те люди, которые взяли меня, как сказать, под свое крыло… они сильнее моего дядюшку. Я не мог отказать… меня затащили в огромные долги, в наркоту… пообещали возбудить три уголовных дела.
— Каких дела? — спросил генерал.
— За убийство, за наркоторговлю и за
— Н-да-а-а… — протянул Константин Ильич. — А терроризм-то тут как вписывается? Что ты сделал, Андрей?
Аскольд вжал голову в плечи и окончательно стал каким-то старым, ничтожным и жалким. Как-то бросились в глаза остро торчащие ключицы, помятые серые губы и выцветшие, как у глубоких стариков, пустые — больные глаза.
— Так что там еще за терроризм? — с нажимом повторил генерал ФСБ.
Аскольд ткнул подбородком в свое левое плечо и стал похож на ощипанного воробышка.
— Да там… под кокаином взорвал один клуб… хотел приколоться. В сортир подложил динамитную шашку. Там у одного знакомого запор был… груш он, что ли, переел. Ну и полечил.
— А это когда в феврале в этом скандальном клубе, где педерасты… — начал было вспоминать генерал, но его прервал Адамов.
— Вот именно, — сказал он. — У тебя хорошая память, Константин Ильич.
— Работа такая, — отозвался тот. — А что же к дяде или отцу не обратился? Ему же только палец о палец стукнуть, и тебе хоть Мавзолей взрывай!
— А вы не в курсе, как мы с дядей общались вообще?! — ожесточенно прошипел Аскольд. — Да какое вам вообще дело, что с дяде…
— Замолчи, болван! — негромким, но непререкаемо властным голосом оборвал его Адамов. — Ты…
— Да сам ты замолчи! — в свою очередь оборвал его Аскольд. — Сам молчи, бобик цепной! Что бы ты знал!! Да хотя не-е-ет, ты, верно, все знаешь, что надо. Вс-о-о!! — снова протянул он и даже зажмурился, верно, так нравилось ему тянуть этот звук «о», временно избавлявший его от необходимости говорить что-то жуткое. Но говорить все-таки пришлось. Аскольд втянул щеки, а потом сразу резко выдохнул:
— А известно тебе, Михаил Миронович, что драгоценный дядюшка вкупе с еще более драгоценным папой угробили мою мать? Я видел самые достоверные документы. Нет… неизвестно? Я не хотел говорить тебе наедине, говорю вот при всех. Так вот: тебе это неизвестно?
Адамов потер подбородок, что считалось у него признаком волнения.
— Не здесь будем говорить об этом, — сказал он.
— Почему же? Потому что это правда?
— Да. И мне известны посредники, которые организовали это. Но об этом не здесь. В общем, так. Сейчас я еду в Генпрокуратуру… Вот там и поговорим. Ты, Константин Ильич, с нами. Фирсова в камеру! Вернусь, тогда поговорим!!
Фирсов покачнулся вперед и, кажется, с трудом сохранил вертикальное положение в своем кресле на колесиках: у него кружилась голова.
— Простите, — раздался слабый, надтреснутый голос. — А что же будет со мной?
Адамов обернулся уже в дверях: Сережа Воронцов полусидел на кровати и смотрел на него внимательными, тревожными, но отнюдь не напуганными глазами.
— Меня тоже… это самое… в расход?
Адамов пригладил растрепавшиеся на челке волосы и проговорил самым обыденным голосом, как будто он говорил подобное каждый день (хотя, быть может, так оно и было):