Принц и Нищин
Шрифт:
— А вообще?
— Руководитель шоу-балета вот его… Аскольда, — произнес Гриль и после некоторой паузы прибавил:
— Вернее, бывший.
— Мы с тобой еще поговорим, — с неприкрытой угрозой пообещал Вишневский-младший.
Охранник пристально взглянул на них, и Гриль поспешил важно заявить:
— Мы не сошлись по ряду концептуальных моментов нового альбома.
С момента приобретения им вертикального положения и по мере удаления от него Аскольда возвратилась прежняя вальяжность. Начальник охраны кивнул головой и удалился.
— Мне
— А кто его спрашивает?
— Колесников. Начальник охраны ресторана «Рафаэль».
— Он вряд ли сможет поговорить с вами. В данный момент он очень занят.
— В половине четвертого ночи?
— Такая работа.
— Но у меня как раз насчет того, чем он сейчас занят. Я ведь тоже, некоторым образом, числюсь в его ведомстве. Я хочу передать ему, что Андрей Вишневский находится в нашем ресторане.
Молчание. Потом несколько недоуменный голос с оттенком досады:
— По-моему, вы ошибаетесь. Андрей Вишневский находится в другом месте, известном Михаилу Мироновичу.
— Да нет же! Я узнал его. Это Аскольд. Он устроил тут драку со своим… который у него на подтанцовке. Это точно он. Я его много раз видел. К тому же у меня дочь обклеила его фотографиями всю квартиру. Приезжайте, сами убедитесь.
— Хорошо. Через двадцать минут.
— Может, Аскольда это самое… надежно.
— Никаких «это самое». Даже если это недоразумение, все равно — никакой самодеятельности. Придержите этого человека в вашем ресторане.
— Да он еще долго будет сидеть, судя по всему. Он на заказывал тут — до утра хватит.
— Вот и хорошо. Ждите.
Аскольд, как показало не такое уж недалекое будущее, был человек чрезвычайно отходчивый. Впрочем, отходчивым был не столько сам Принц, сколько та его ипостась, в которую его повергли неумеренные дозы алкогля. Он сам позвал Гриля за свой столик и, приобняв за одно плечо, долго говорил что-то извиняющимся и почти заискивающим тоном. Через пять минут между ними царили мир и согласие. Даже труп Гришки Нищина был забыт и по обоюдному умолчанию признан досадным недоразумением.
Алик не мог понять этого.
Гриль не желал распространяться о том, каким образом вышел на него Вишневский-старший и склонил к сотрудничанью. Все это дело техники. Он признал, что скандал в клубе и взрывчатка в колонках — его рук дело. Так велел Роман Арсеньевич, точнее — шеф его службы безопасности Адамов.
Гриль выразил озабоченность происшедшим на последнем концерте Аскольда и среди прочего сказал:
— Из квартиры Воронцова вот этого мужика, — он показал на пьяного Мыскина, — и тебя мы забрали после того, как сами же и доставили туда по приказу Фирсова. Уж мне-то он доверял, т. е. ему сказал Роман Арсеньевич: мне можно доверять. Ну, а потом… потом не составило труда разыграть маленькую пантомиму. Все, как в театре.
— А почему такая мерзкая квартира?
Гриль
— Ну мы и перепугались, когда увидели, что квартира сгорела, Толян с синерылым семейством погибли… а тебя и Алика с тобой уже нет.
Аскольд неестественно рассмеялся.
— А тогда на полном серьезе думали, что за мной охотятся. Сколько наворочали всего, сраная канава!
В этот момент длинноволосый гражданин семитского типа, то бишь Борис Борисович Эйхман, ткнулся лицом в костный остов недоеденного борова и испустил первый аккорд басовитого храпа.
— Та-а-ак… одиннадцатая маршевая рота девяносто первого полка идет испражняться и на покой, — невесть к чему протянул Аскольд (по-моему, это из «Бравого солдата Швейка», выудил из своей невесть откуда нарисовавшейся литературной эрудиции Алик Мыскин), а потом вдруг заплакал. Никто не обратил на это внимания: вероятно, слезы скромного идола молодежной культуры были обычным явлением на увеселительных мероприятиях.
— А ты знаешь, Алик, что я агент ФБР? — пробормотал он, размазывая скорбную влагу по лицу.
— Ну вот, начинается, — сказал Гриль. — Однажды он мне целую ночь напролет доказывал, что он полномочный представитель какого-то Всемирного Эзотерического Синедриона больших и малых раввинов. И еще рассказывал, что очень любит есть кактусы, чтобы при этом расцарапаться до крови, помню, доказывал, что в него вселились душа преподобных Августина и какой-то мученицы Агафьи… такой святой дубль. А недавно битых три часа вдохновенно рассказывал, как он похож на Федора Михайловича Достоевского… тот тоже в молодости с друзьями якобы изнасиловал двенадцатилетнюю девочку. Н-да-а-а…
— А мне, — вспомнил Мыскин, — мне он только сегодня сказал, что убил собственного дядю. Дунул ему в лицо, и тот упал.
— А что, — упрямо сказал Аскольд, — дунул, и упал.
Стойкий оловянный солдатик… стеклянный, оловянный, деревянный.
Гриль невесело усмехнулся и столкнул под стол выводящего замысловатые трели длинноволосого продюсера. Именно с мягким стуком упавшего на пол тела в зал вошли несколько новых посетителей. С ними был начальник охраны ресторан, который сдержанно жестикулировал и изредка показывал в сторону сцены, на которой танцевали стриптизерки. В сторону столика, за которым сидели Мыскин и Вишневский-младший сотоварищи.
— Я не понимаю, почем мне никто не верит, когда я говорю правду… — бормотал Аскольд.
И в этот момент над его ухом прозвучал несколько недоуменный голос:
— Ах ты, черрт! В самом деле — одно лицо.
— Это как же так? — прозвучал второй, еще более удивленный голос.
— А вот разберемся. Андрей Арсеньевич!
Аскольд вскинулся и, повернув голову, посмотрел на невозмутимое лицо окликнувшего его человека, а потом перевел взгляд на стоявших за его спиной еще двоих.