Принц Модильяни
Шрифт:
– Знаешь, как он охарактеризовал картины Пабло? Возмутительными!
– Фраделетто все еще интересуют маккьяйоли…
Мы с Оскаром снова обмениваемся виноватыми взглядами. Арденго продолжает, все больше воодушевляясь.
– Самое мерзкое, что ни одна газета об этом не пишет, не вышло ни одной статьи, где бы заявляли о нелепом несоответствии занимаемому положению в руководстве биеннале консерватора Фраделетто!
– В Париже такого, как он, не допустили бы до руководства даже небольшой галереей.
Мне становится
– А что за тип этот Пикассо?
– Он очень плодовит. Пишет огромное количество картин. Начинает работать ранним утром и заканчивает только вечером, когда идет ужинать. В Париже ты легко его встретишь в кафе, куда мы тоже ходим.
– Некоторые говорят, что у него есть страх быть бедным, – возможно, потому, что он вырос в бедности.
– Он много страдал? – иронично уточняет Оскар. – Если этого достаточно, чтобы стать великим художником, у нас с Амедео должно быть блестящее будущее!
– А вы сильно страдали?
Разговор принимает оборот, который мне не по душе.
– Я бы сказал, порядочно, – отвечает Оскар. – Я остался сиротой в раннем детстве.
Я опасаюсь, что Оскар расскажет о моей болезни, – а я совершенно не хочу, чтобы кто-то знал, что я чахоточный.
Мануэль смотрит на меня с улыбкой.
– Амедео, ты – буржуа, образованный, просвещенный. Сколько же ты страдал?
Я опускаю глаза и молчу. Оскар отвечает за меня:
– Он вырос без отца.
Мануэль, похоже, потрясен и хочет узнать больше.
– Сирота?
На этот раз уже отвечаю я сам:
– Нет. Иногда смерть – это не самое худшее, что может случиться.
Эта фраза, относящаяся к моему отцу, приводит Оскара в замешательство – и одновременно дает ему понять, что не следует продолжать спор.
Кафе Florian
Кафе Florian – один из символов Венеции – расположено в портике на площади Святого Марка. Это одно из самых красивых и элегантных заведений, которые я когда-либо видел. Даже во Флоренции кафе не такие изысканные и декорированные. Красные диваны, мрамор, лепнина, зеркала, камчатные ткани, фрески, статуэтки – чарующее место, источающее атмосферу прошлого и искусства. За без малого два столетия – с 1720 года – здесь побывали Казанова, Гольдони, Каналетто, Фосколо, Байрон, Гете и многие другие.
Мы сидим здесь вместе с Умберто Боччони, Фабио Мауронером, Оскаром, Мануэлем, Арденго и другими студентами Школы обнаженной натуры. Все на меня смотрят, потому что я принес с собой холст, обернутый бумагой. Но даже Оскар не знает, что там внутри.
– Это сюрприз.
Фабио Мауронер улыбается, поднимает бокал и произносит тост:
– За нашего друга Амедео.
Остальные повторяют за ним, все еще не зная причину. Мануэль любопытствует:
– Ну что, Амедео, скажешь нам, в чем дело?
Арденго не выглядит
– Это картина, разве не видно?
Мануэль подходит ближе.
– Конечно, это картина. Мы хотим посмотреть, разворачивай.
Я в шутку отнимаю ее у Мануэля.
– Сначала я должен спросить разрешения у заинтересованного лица.
– Как? Это разве не твоя работа? – Оскар изумленно смотрит на меня.
– Да, моя.
– Тогда разворачивай. Посмотрим.
Я обращаюсь к Фабио Мауронеру.
– Фабио, можно?
Я снимаю бумагу и кладу картину на стол так, чтобы всем было видно. Арденго узнает на картине Мауронера.
– Это же Фабио!
– И даже похож. Более того, тот, что на картине, – красивее, – шутит Мануэль, и все смеются.
– Молодец. – Оскар кладет руку мне на плечо.
Мануэль перестает улыбаться и становится серьезным.
– Красиво, но…
Все замерли в ожидании реакции Мануэля, который пытается подобрать правильные слова.
– Я хочу сказать… очень даже ничего. Но…
Я начинаю нервничать.
– Но?
– Это очень… очень… в стиле маккьяйоли.
На какое-то мгновение повисает тишина – и потом Мануэль разражается смехом.
– Я пошутил! У тебя было такое лицо… как будто я тебе сказал, что это отвратительно. Амедео, ты не можешь обижаться на мнение друга.
– Мануэль, ты мудак.
– Да, я знаю… а ты обидчивый. Ты не сможешь быть художником, если будешь расстраиваться из-за критики.
– Я всего лишь парень из Ливорно, а не парижанин, как ты.
– Я чилиец и немного итальянец.
– Знаете, какая характерная черта Амедео? – Фабио Мауронер вступает в разговор. – Он все видит в лучшем свете. Это прекрасно. Я бы тоже хотел таким быть. Представьте: если бы мы все писали усовершенствованную реальность – мы бы сделали мир лучше.
Мануэль хлопает меня по плечу.
– Амедео, ты ему заплатил?
Все смеются, они уже навеселе. Единственный, кто не смеется, – это Оскар. Он крутит в руках тосканскую сигару, сидит в задумчивости, затем поднимается и выходит покурить.
Несмотря на солнце и ясный день, воздух на площади Святого Марка наполнен свежестью. Оскар прислонился к краю портика и смотрит на собор тоскливым и печальным взглядом.
– В чем дело?
Он оборачивается и улыбается мне.
– Я знал, что ты придешь. Ты такой, Амедео. От тебя ничего не ускользает, ты пребываешь в постоянном состоянии тревоги и все время начеку.
– Похоже на критику.
– Видишь? Стоит только что-то сказать, как ты начинаешь защищаться.
– Я замечаю, когда что-то не так. Что случилось?
– Ничего не случилось. Не беспокойся. Проблема только во мне. Я не могу здесь находиться, в этом месте. Посмотри вокруг.
– Ты имеешь в виду всю эту красоту?
– Именно, всю эту красоту.