Принц приливов

Конрой Пэт

— Когда мы только поженились, она баловала меня вкусными блюдами. Но потом все время стала отдавать учебе. После она стала врачом, родила трех дочек, но в остальном мало что изменилось.

— Значит, ваши дети, когда были маленькими, редко видели маму? — спросил Бернард, косясь на Сьюзен.

— Да, Бернард. Салли нечасто с ними занималась, — быстро ответил я. — Но знаешь, ей никогда не нравилось стоять у плиты в переднике. У нее свои интересы, свои цели. Она любит профессию врача. Девчонки гордятся ею.

— И теперь вы всех кормите? —

продолжал донимать меня Бернард.

— Верно. Видишь ли, более года назад я потерял работу.

— Это что же? Значит, вы ненастоящий тренер? — Вопрос был задан с оттенком обиды, словно я обманул и предал своего подопечного. — Выходит, мама не смогла нанять мне настоящего?

— Бернард, не перегибаешь ли ты палку? — едва сдерживаясь, вмешалась доктор Лоуэнстайн.

Ее губы вытянулись в знакомую мне тонкую линию.

— Почему вы сейчас безработный? — осведомился Бернард, игнорируя материнское предупреждение.

— Потому что меня уволили.

Я отхлебнул кофе.

— За что?

— Это долгая история, Бернард. И обычно я не делюсь ею с мальчишками вроде тебя.

— Заведомая ложь, — заявил Бернард, обращаясь к матери. — Оказывается, Том — обманщик.

— Бернард, немедленно извинись перед гостем, — потребовала мать.

— С какой стати? Он обманывал меня, делал вид, будто он — настоящий тренер. А оказывается, никакой он не тренер. Его даже с работы выгнали. Он не заслуживает моего извинения.

— Тогда я попрошу у тебя прощения, Бернард. — Я всадил ложечку в подтаявшее мороженое. — Не сообразил, что для занятий тебе требуется официально признанное лицо.

— Взрослые меня просто убивают. Надеюсь, я никогда не стану взрослым.

— Возможно, так и будет, Бернард. Ты навсегда останешься подростком.

— Я хотя бы не вру насчет того, кто я, — выпалил он.

— Чуть не забыл, Бернард. Ты сказал родителям, что выступал за школьную команду. Но ты не участвовал в играх. Конечно, пустячок, но помогает нам прояснить отношения.

— Бернард, ну почему тебе непременно нужно все испортить? — Доктор Лоуэнстайн с трудом сдерживала слезы. — Почему ты ранишь тех, кто пытается сблизиться с тобой или хочет тебе помочь?

— Мама, кажется, я твой сын, а не пациент. Нечего вести себя со мной как психиатр. Почему ты не можешь просто со мной поговорить?

— Бернард, да я не знаю, с какой стороны к тебе подойти!

— Зато я знаю, — заявил я.

Мальчишка сердито ко мне повернулся. Он тяжело сопел, над верхней губой блестел пот.

— Что вы знаете? — с вызовом спросил он.

— Знаю, как к тебе подойти, — отчеканил я. — Твоя мать этого не умеет, а я умею. Потому что понимаю тебя. Сейчас ты ненавидишь себя за испорченный вечер, за то, что не смог удержаться. Это был единственный способ причинить матери боль, и ты им воспользовался. Тут ваши семейные дела, я в них не лезу. Но пока что я остаюсь твоим наставником. Завтра утром мы встречаемся на том же поле, только теперь ты будешь

в полной боевой экипировке.

— Почему я должен с вами заниматься? Вы же ненастоящий тренер. Сами только что признались.

— Завтра ты и проверишь, настоящий я тренер или нет, — пообещал я, глядя на этого печального незрелого парня. — А я завтра проверю, настоящий ли ты игрок.

— Это как?

— Выясню, способен ли ты бить. По-взрослому. Примешь ли удар или провалишь. Впервые в жизни ты познакомишься с большим футболом. С контактным спортом.

— Ну, допустим. И по кому я буду бить? По дереву, кусту или по забулдыге, если он окажется рядом?

— По мне, Бернард. Завтра ты попробуешь сбить меня с ног. А я попытаюсь сбить с ног тебя. Поупражняемся в захватах.

— Но вы же гораздо крупнее.

— Пусть это тебя не беспокоит, — сухо сказал я. — Стоит ли бояться ненастоящего тренера?

— Ни капельки не боюсь, — вызывающе бросил мальчишка.

— А знаешь, почему не боишься?

— Что тут страшного?

— Так я тебе объясню. Просто ты никогда всерьез не играл в футбол. Если бы играл, то знал бы, чего надо бояться. Но ты мечтаешь быть спортсменом, Бернард. По какой-то неизвестной идиотской причине ты хочешь этого больше всего на свете.

— Похоже на то, — пробормотал он.

— Если ты научишься атаковать и уворачиваться от моих атак, то осенью уже будешь в команде. Это я тебе обещаю.

— Том, по-моему, вы забываете про свой вес и силу, — вмешалась доктор Лоуэнстайн.

— Мама, не лезь, — взмолился Бернард. — Ты же ничего не понимаешь в футболе!

— А теперь, Бернард, помоги мне убрать со стола. — Я встал и начал складывать вазочки из-под десерта и кофейные чашки. — Потом ложись спать, тебе надо отдохнуть как следует.

— Не собираюсь мыть тарелки, — заявил мальчишка. — У нас для этого есть горничная.

— Вот что, сынок, чтобы больше я такого не слышал. И пожалуйста, впредь — никаких наездов на меня или на мать, как сегодня за ужином. Бери посуду и шевели задницей в сторону кухни.

— Том, вообще-то Бернард у себя дома. Завтра придет горничная.

— Замолчите, доктор. Пожалуйста, замолчите, — устало произнес я и пошел на кухню.

Пожелав Бернарду спокойной ночи, я вернулся в гостиную и ощутил безграничное одиночество этой гармонично обставленной и патологически упорядоченной комнаты. Здесь все было дорогим, но каким-то обезличенным. Даже портрет Герберта изображал некий идеалистический образ, а не самого человека. Вудруфф вдохновенно водил смычком по скрипке, и, хотя холст не передавал ни глубины, ни настроения знаменитого музыканта, зритель ощущал восторг от игры маэстро. Доктор Лоуэнстайн молча подала мне рюмку коньяка. Раздвижная стеклянная дверь на террасу была открыта, и Сьюзен вышла туда. Я сел, вдыхая запах «Хеннесси». Напиток манил меня своим ароматом. Я сделал первый глоток. Жидкость потекла по горлу — мягкая как шелк и обжигающая.