Принц-странник

Шел четвертый год Великого мятежа. Жаркий июльский день клонился в вечеру; трава по берегам реки побурела от зноя, листья кустарника и вдеты были припорошены пылью.

Маленькая процессия из двух мужчин и двух женщин брела по дороге. Одна из женщин – горбунья – бережно несла на руках спящего ребенка; по лицу ее стекал пот. Чуть не споткнувшись о камень и угодив ногой в одну из бесчисленных выбоин, она встала как вкопанная, утирая пот не поднимая головы.

Чуть отдышавшись,

– Далеко ли еще до трактира, Том?

– За час должны поспеть.

– Выходит, до сумерек еще есть время, – сказала другая женщина. – Давайте передохнем, все-таки нелегко тащить мальчика.

– На несколько минут можно, – кивнул Том.

– Только если ты уверен. Том, что мы успеем затемно, – снова заговорила горбунья. – С заходом солнца на дорогу выходят грабители.

– Нас четверо, – заметил Том, – да и вид у нас слишком убогий, чтобы заинтересовать разбойников. Но Нелл права: время есть, поэтому передохнем и снова в дорогу!

Они сели на берегу. Нелл сняла башмаки и, морщась от боли, оглядела опухшие ноги, а горбунья осторожно уложила ребенка на траву. Взмахом руки она остановила товарищей, готовых броситься ей на помощь; казалось, ей не хотелось, чтобы кто-то кроме нее прикасался к ребенку.

– Тут удобнее всего, – сказал Том горбунье, – можно хотя бы к кусту прислониться.

Но горбунья только покачала головой и с упреком посмотрела на него. Том улыбнулся и сам занял предложенное им место.

– Не пройдет и суток, и мы в Дувре, – сообщил он.

– Зови меня Нэн, когда обращаешься ко мне, – сказала горбунья.

– Да, конечно… Нэн…

– Не забывай всякий раз называть меня Нэн. Это уменьшительное имя от Нанетты. Спроси мужа, если не веришь. Я правильно говорю, Гастон?

– Да, правильно… Нэн – уменьшительное от Нанетты.

– Именно так меня и зовут.

– Да, Нэн, слушаюсь, Нэн, – сказал Том.

– Идет кто-то, – торопливо сообщила Нелл. Все замолчали, прислушиваясь к звуку шагов. На дороге показались мужчина и женщина с узелками в руках, и горбунья, повернувшись к спящему на траве ребенку, накрыла его правой рукой. Одежда приближавшейся пары выдавала людей более зажиточных, но тоже из низов. Мужчина, из-под коротко остриженных волос которого торчали розовые оттопыренные уши, был, по-видимому, мелким торговцем. Его полная, колыхающаяся подруга задыхалась и обливалась потом, изнемогая от жары.

– Вот как делают нормальные люди, – проворчала она. – Сели на обочине и отдыхают. Как хочешь, но я тоже сяду и ноги не сдвину, пока не отдышусь.

– Китти, идем дальше, – сказал мужчина. – Если мы хотим поспеть в Тонбридж к экипажу, надо спешить!

– У нас еще вдоволь времени, и ноги у меня не железные.

Толстуха с блаженной улыбкой шлепнулась на траву, и ее супругу ничего не оставалось, как последовать ее примеру – стоять на солнцепеке и ругаться было слишком

– Да хранит вас Бог! – обратилась толстуха.

– Да хранит вас Бог! – нестройно ответили Том и его спутники, не отрывая глаз от противоположного берега. Они были явно не настроены на беседу, но Китти была из тех кумушек, которые умеют развязать язык даже немому.

– Какой хорошенький ребеночек! – сразу заговорила она.

Горбунья улыбнулась и, не поворачивая головы, кивнула.

– У меня слабость к маленьким девчушкам…

– Это мальчик, – перебила Нэн; она говорила с отчетливым акцентом.

– Вы говорите как иностранка, – сказала женщина.

– Я француженка, мадам.

– Француженка? – Мужчина, презрительно фыркнув, окинул взглядом всю четверку. – Не очень-то мы тут жалуем французов.

Его жена по-прежнему улыбалась.

– Ли хочет сказать, – охотно пояснила она, – что с женитьбы короля на француженке все и началось, и вон она до чего его довела! Ты ведь это хотел сказать. Ли?

– А теперь она где? – возвысил голос Ли. – Во Франции! Небось крутит шуры-муры и целыми днями танцует. Хорошей же женой нашему королю Карлу она была – в такую заварушку его втянула!

– Мне очень жаль, что королева тоже была француженкой, – сказала Нэн. – Что до меня, то я есть бедная женщина. Мой муж – вот он, и ребенок, и эти двое – мы все ходить в Дувр, чтобы присоединяться к нашему господину. А бедняк во Франции и бедняк в Англии бывать почти одно и то же.

– Вот уж точно, не в бровь, а в глаз, – поддакнула толстуха.

– Хозяин или хозяйка говорить: «Ходить туда, ходить сюда!», а слуги иметь повиноваться, даже если для этого ездить в другую страну. Мой муж есть камердинер господина. Ведь так оно есть, Гастон?

Гастон подтвердил ее слова – английским он владел еще хуже своей жены.

– Мы все служим одному господину, – встряла Нелл.

– Э-э! – махнул рукой Ли, – в этой стране еще долго будет кавардак. Перемены начнутся, когда парламент возьмет верх. Мы – за парламент, как и положено беднякам. А вы за парламент?

– Прошу прощения? – переспросила горбунья.

– За парламент? – повысил голос Ли.

– Все равно не разбирать. Уж вы меня извинять, я не есть англичанка. Ли повернулся к Тому.

– Вы тоже француз?

– Нет, я англичанин.

– Тогда вы должны думать так же, как и я.

– А сколько лет ребенку? – снова вмешалась в разговор жена Ли.

– Ему есть два года, – сказала горбунья, непроизвольно кладя на ребенка руку.

– Какая чудесная и белая у вас ручка, – сказала женщина и с гримасой отвращения посмотрела на свою огрубевшую, со сломанными ногтями руку.

– Она горничная леди, – пояснила Нелл.

– Неужели? Та, что одевает, завивает волосы и пришивает кружева? Да, тут поневоле привыкнешь к светской жизни.