Принцесса-невеста
Шрифт:
Основная проблема была в том, что же ему делать теперь?
Виццини дал строгие инструкции для подобных случаев, если его план не срабатывал: вернуться в начало. В начало и ждать Виццини, затем перегруппироваться, придумать новый план, начать заново. Иниго даже придумал маленький стишок для Феззика, чтобы гигант смог вспомнить, что следует делать, когда возникнут затруднения: «Дурак, дурак, вернись в начало, если что пошло не так».
Иниго точно знал, где было начало. Они получили эту работу в самом городе Флорине, в Квартале Воров. Виццини заключил договор в одиночку, как всегда это делал. Он встретился с нанимателем, согласился на
Но Иниго ненавидел это место. Все были такими опасными, большими, подлыми и мускулистыми, и что толку с того, что он – величайший фехтовальщик в мире, кто скажет это, посмотрев на него? Он выглядел как костлявый испанец, которого будет весело ограбить. Не мог же он разгуливать со знаком: «Осторожно, величайший фехтовальщик со времен Корсиканского Чародея. Не обворовывать».
К тому же, и тут Иниго почувствовал глубокую боль, он больше не был таким уж великим фехтовальщиком, уже нет, он не мог им быть, разве он не был только что побеждён? Когда-то он и вправду был титаном, но теперь, теперь…
Дальше происходит то, что вы не собираетесь читать шестистраничный монолог Иниго, в котором Моргенштерн, посредством Иниго, размышляет о страданиях, причиняемых уходящей славой. Причина этого монолога в том, что предыдущая книга Моргенштерна была разнесена критиками в пух и прах и ужасно продавалась. (Кстати – а вы знали, что первая книга стихов Роберта Браунинга не продала ни однойкопии? Правда. Даже его мать не купила её в местном книжном. Вы когда-нибудь слышали что-то более унизительное? Как бы вам понравилось быть Браунингом, и это ваша первая книга, и вы втайне надеетесь на то, что теперь, теперь вы станете кем-то, Признанным, Важным. И ждёте целую неделю перед тем, как спросить издателя о том, как идут дела, потому что не хотите показаться излишне настойчивым. И затем вы, возможно, заглядываете к нему на минутку, и в те времена всё наверняка очень по-английски и многое не высказывается открыто, и вы – Браунинг, и какое-то время вы просто беседуете о том, о сём, пока не спрашиваете наконец: «О, кстати, пока нет новостей о моих стихах?» И затем редактор, который с ужасом думал об этом моменте, наверное, говорит: «Ну, вы же знаете, как в наши дни обстоят дела с поэзией; стихи больше не продаются сразу, как раньше, нужно немного времени, чтобы о них начали говорить». А затем в конце концов кому-то приходится сказать правду. «Ни одной, Боб. Прости, Боб, нет, пока ещё ни одной зарегистрированной продажи. Некоторое время мы думали, что у Хатчардса есть потенциальный покупатель вниз по Пиккадилли, но из этого ничего не вышло; конечно, мы будем держать тебя в курсе на случай прорыва». Конец Кстати.)
В любом случае, Иниго закончил свою речь Скалам и провёл несколько часов в поисках моряка, который отвёз его обратно во Флорин.
Квартал Воров был ещё хуже, чем Иниго его помнил. Раньше с ним всегда был Феззик, и они придумывали рифмы, и Феззика было достаточно, чтобы отпугнуть любого вора.
Иниго в панике двигался по тёмным улицам, отчаянно боясь. Откуда этот невероятный страх? Что пугало его?
Он сел на грязное крыльцо и задумался. Ночь то и дело прорезали крики и вульгарный смех из пивных. И тогда он осознал, что ему было страшно оттого, что, сидя там, сжимая для уверенности шестипалую шпагу, он внезапно вернулся к тому, кем был до того, как Виццини нашёл его.
Неудачник.
Человек без цели, без привязанности к завтрашнему дню. Иниго уже несколько лет не притрагивался к бренди. Теперь он почувствовал, как его пальцы нащупывают деньги. Теперь
Он бегом вернулся на крыльцо. Открыл бутылку. Понюхал терпкий бренди. Глотнул. Закашлялся. Снова глотнул. Снова закашлялся. Он жадно глотал бренди, и кашлял, и снова глотал, и почти начал улыбаться.
Страх стал покидать его.
В конце концов, почему он вообще должен чего-то бояться? Он был Иниго Монтойя (к этому моменту бутылка уже была наполовину пуста), сын великого Доминго Монтойи, так чего же он мог бояться в этом мире? (Бутылка уже опустела.) Как страх осмелился приблизиться к чародею, каким был Иниго Монтойя? Ну, больше такому не бывать. (Вторая бутылка.) Никогда никогда никогда никогда больше.
Он сидел в одиночестве, уверенный в себе и сильный. Его жизнь была в полном порядке. У него было достаточно денег, чтобы купить бренди, а если у тебя был бренди, у тебя был весь мир.
Крыльцо было жалким и промозглым. Иниго ссутулился на нём, вполне удовлетворённый, сжимая бутылку в своих когда-то дрожащих руках. Существование было очень простым, когда ты делал, что тебе говорили. И ничто не могло быть проще или лучше того, что он намеревался сделать.
Ему надо было лишь ждать и пить, пока не придёт Виццини…
Феззик не знал, как долго оставался без сознания. Когда, пошатываясь, он встал на ноги на горной тропинке, он понимал только, что его горло сильно болело там, где человек в чёрном душил его.
Что делать?
Все планы потерпели крах. Феззик закрыл глаза, пытаясь думать – было место, в которое надо было идти, когда планы не срабатывали, но он не мог его припомнить. Иниго даже сочинил ему маленький стишок, чтобы он не забыл, но даже при этом он оказался столь туп, что забыл. Что там было? «Охламон, охламон, иди и жди, когда придут Виццини и Купидон»? Это рифмовалось, но что за Купидон? «Идиот, идиот, иди и набей свой живот». Это тоже рифмовалось, но что это за инструкция такая?
Что же делать, что же делать?
«Тупой, тупой, хоть раз подумай головой»? Не помогает. Ничего не помогает. Он ни разу в жизни не сделал ничего верно, пока не появился Виццини, и, отбросив все остальные мысли, Феззик бросился в ночь за сицилийцем.
Виццини спал, когда Феззик нашёл его. Он пил вино и отключился. Феззик упал на колени и сложил руки в мольбе.
– Виццини, мне жаль, – начал он.
Виццини продолжал спать.
Феззик легко потряс его.
Виццини не проснулся.
Уже не так легко.
Ничего.
– О, понятно, ты умер, – сказал Феззик. Он поднялся. – Он мёртв, Виццини мёртв, – мягко сказал он.
И затем без малейшего участия мозга из его груди вылетел в ночь панический вопль: « Иниго!», – и он бросился вниз по горной тропе, потому что если Иниго был жив, то всё будет в порядке; конечно же, уже не будет так же, ничего не может быть также без Виццини, приказывающего им и оскорбляющего их так, как только он умел, но по крайней мере будет время для поэзии, и, когда Феззик добрался до Скал Безумия, он сказал: «Иниго, Иниго, я здесь», – камням, и: «Я здесь, Иниго; это твой Феззик», – деревьям, и: «Иниго, ИНИГО, ОТВЕТЬ МНЕ ПРОШУ», – всему вокруг, пока не осталось ни одного другого возможного вывода, кроме того, что так же, как больше не было Виццини, больше не было и Иниго, и это было тяжело.