Принцесса поневоле
Шрифт:
Спорящие на какое-то время замолчали, но потом спор возобновился с какой–то невообразимой силой. Их поддерживало лишь одно присутствие Анжелики. Некоторые участники вспыхивали, как искры огня на тёмном небе, и тут же погасали. Другие разгорались в своих речах и их уже ничем нельзя остановить. Занятие дискклуба проходило в кафе «Троянда», который арендовали один раз в месяц армейцы. Это полуподвальное помещение, расположенное на главной улице города в одном из общежитий. Кафе состояло из нескольких залов, покрашенных в разные цвета. Самым весёлым был детский зал, где и сегодня занимались ребятишки– младшие братья и сестры. Им показывали
Анжелика молча с лёгкой полуулыбкой слушала спорящих. Можно было подумать, что она витает в каком-то своём мире и ей не интересна эта тема. Но когда к ней обращался кто-нибудь из спорящих, то, казалось, что знала все зарубежные фирмы, она могла назвать преимущества и недостатки изготовляемой продукции. Хотя сама не носила ничего фирменного, кроме кроссовок. Анжелике, похоже, что, невольно отводили роль арбитра. И хотя, по ряду вопросов Римадзе с ней был несогласен, он не мог не оценить её способность логически мыслить.
Кто-то попросил тишину. По договорённости все замолчали. Было слышно лишь «Вальс» Евгения Доги из кинофильма «Мой ласковый и нежный зверь».
На середину неожиданно зала вышел крупный мужчина лет пятидесяти. Он по–юношески тряхнул копной серебристых волос, приглашая на танец свою спутницу. И вот, эта пожилая пара стала кружиться в вихре вальса. Это было так прекрасно. Казалось, что музыка звучала только для этих двоих.
Спартак Палладович пристально всматривался в лицо Анжелы. Она сидела с заворожённым видом, лишь глаза расширились, вся во власти музыки. «Вальс» закончился, его сменила песня «Итальянец» Тото Кутуньо. Когда песня закончилась, Анжела вдруг негромко, но ясно сказала:
– Мне кажется, что музыка – это вечность. Музыка, это мы, это наш мир, это вчера и сегодня.
– Но наш мир материален, а не музыкален. – сказал кто-то из присутствующих.
Анжелика вместо ответа вышла из-за стола и подошла стоящему в углу фортепиано. По вечерам, когда кафе работало в своё обычном режиме, здесь была «живая музыка».
– Вот сейчас за окном дождик, – и она тронула клавиши. Звуки запрыгали как капельки. – А вот идёт печальный человек. Ему сыро, и он хочет поскорее попасть домой. – послышалась какая-то торопливая неуклюжая мелодия. – А это, – она проиграла какую-то трель…
– Каникулы… – крикнул озорной голос, и все засмеялись.
– Хорошо, пусть будут каникулы. А вот милиция пришла, – Анжелика бросила взгляд на Римадзе и сыграла несколько маршевых аккордов, – Когда звучит хорошая музыка, – она закрыла крышку фортепиано и вернулась на своё место, – всё равно какая: грустная или весёлая, старая или новая, но если она кому-то нравится, то она была создана не зря. Главное, чтобы музыка нравилась. Если она что-то трогает в душе, то человек, даже самый испорченный, услышав свою любимую мелодию, становиться добрее, человечнее и лучше. Я знаю, что некоторые, например, слушают Kiss, но разве они его любят. Хотя больше половины начнут утверждать, что любят. Музыку можно любить лишь тогда, когда её понимаешь. А Kiss …– она замолчала.
– Анжелика,
Эта неожиданная исповедь рассмешила окружающих.
– Хорошо, пусть будет так, – сказала Анжелика миролюбиво,– хотя у меня другая точка зрения на этот набор звуков. Но давай сравним группу «Земляне» и Kiss. Ведь абсолютно разное направление. У «Землян» есть проблема. Они до нас пытаются достучаться, рассказать о том, что чувствуют, а Kiss?
– А я английский не знаю. Поэтому мне всё равно, о чём они поют, хоть просто ля–ля–ля– раздалось снова из третьего зала. – главное, что заводит… Ну да, «Земляне» тоже хорошо, только, Kiss– баще…
– Ладно, о вкусах не спорят. – вмешался кто-то из взрослых. – Я вот что хочу понять, ты сказала, что музыка– это вечность. Как это понять? Как уже сказали, что наш мир материален. А музыка, это мгновенье. Мы услышали звук, и его уже нет…
– А вы когда–нибудь слышали орган. Вот он звучит в старом костёле. И кажется, что столетия замерли. Что не было ничего между прошлым и будущим, есть только эти звуки. Они… Это сложно сказать. Они волнуют и тревожат. Нас не будет, а музыка останется. И тот же ветер будет шелестеть листьями. И морской прибой перебирать гальку. Будут таять сосульки, и чирикать воробьи. Нас не будет, а звуки будут жить…
– Значит, вечность – это звук. – не унимался оппонент. – А звук боли… Ты крикнул, и его уже нет. Но ведь это тоже звук.
– Нет, вечность – это значит созвучие. Это не только созвучие в звуках, но и в делах и событиях. Например, подвиг Зои Космодемьянской – это суровое, жёсткое созвучие. Её нет, мы голоса её не знаем, но я думаю, если попадём на то место, где она погибла, услышим шум деревьев и всё увидим своими глазами. И эту память нам вернут звуками. Как звонок первого сентября. Сколько бы времени ни прошло, но когда мы его слышим, мы всегда вспоминаем этот день. Разве не так. Созвучие – это сама жизнь.
– Но жизнь – это вита, а созвучие – это симфония. – возразил кто–то.
– Я знаю, что с латыни это так переводиться. Но не всегда надо переводить дословно. Или вы несогласны? Вот пройдёт неделя, вы услышите Kiss и вспомните наш сегодняшний спор.
– Во, классно, урок физики, закон Ома, звучит Kiss, закон Ньютона– звучит Чайковский. Главное, потом музыку не перепутать, и всё о'кей будет. – ответил тот же голос, и все засмеялись.
Время незаметно приближалось к восьми вечера, то есть к дискотеке. В микрофон раздался голос Артура: «Прошу всех внимания. Вы не будете возражать, если мы сделаем перерыв и откроем танцевальную часть вечера? Возражающих нет…».
Римадзе увидел, как Анжелика поднялась и направилась в сторону выхода. Она была недалеко от него, когда к ней подошёл Артур и пригласил на танец. Его примеру последовали остальные.
Под негромкие и приятные звуки песни Тото Кутуньо медленно двигались пары. Всё было как в замедленном кино. Римадзе с какой–то непонятной грустью наблюдал за Анжеликой и Артуром. Анжелика, нескладная девочка, уже подающая надежду в будущем превратиться в знающую себе цену девушку. Лишь быстрые огоньки мерцали на потолке.