Принцесса Володимирская
Шрифт:
Прошлая жизнь Франциски была рядом скромных и простых страданий, в которых не было ни драмы, ни поэзии. Бедность, борьба за пропитание и за кров, серенькая жизнь в сереньком платье с серым куском хлеба в руках. К этому прибавилось и серенькое горе. Молодой человек, жених, которого она полюбила, оказался негодяем и был посажен в острог. Любить мошенника Франциска не могла, а разлюбить тоже не могла. Доказательства, что жених – самый простой, мелкого сорта мошенник, у девушки были. А между тем она его жалела, носила на пальце кольцо от него и в душе его самого презирала, а свое
Алина за всю свою жизнь не сходилась близко и не привязывалась ни к одной женщине. Вышло ли это случайно или зависело оттого, что Алина все свое сердце отдавала всегда иного рода чувству и иного рода привязанностям, – она сама не могла понять. Но теперь, в Оберштейне, она вдруг привязалась и полюбила свою тихую и скромную горничную и скоро сделала из нее свою наперсницу.
Не было ничего общего между характерами Алины и Франциски. А между тем Алине казалось, что все в ней самой находит верный отголосок в душе Франциски; а немка, со своей стороны, стала обожать блестящую, красивую и ласковую к ней именитую принцессу.
Это был новый, второй луч с неба, осветивший ее серое существование. Она готова была для Алины на все – согласилась бы даже снять с руки заветное кольцо и бросить его. Ее принцесса стала вдруг для нее что-то особенное: и мать, и ребенок, и друг, и любовник!
В чувстве Франциски была и нежность, и осторожная ласка, и снисхождение к недостаткам, и пылкая страсть.
Всякий вечер Алина уже в постели призывала Франциску и заставляла что-нибудь рассказывать или сама поверяла ей все свои расчеты. Беседа длилась всегда до тех пор, пока сон не смежал очей.
Красавица засыпала на полуслове, на вопросе или на рассуждении горничной. Франциска каждый раз, убедившись, что ее принцесса започивала, долго любовалась ею, не то как мать на свое дитя, не то как любовник, и затем, осторожно поцеловав протянутую руку, иногда даже край белья или одеяла, выходила на цыпочках из спальни с отрадным чувством, будто шла с любовного свидания.
В привязанности немки была и своя доля рабского чувства и собачьей покорности.
Сознание достигнутой цели, то есть верного пристанища на всю жизнь, а с ним и безбедного существования, даже известной роскоши, немало влияло, конечно, на чувства Франциски.
Она не знала, бедная женщина, куда следом за принцессой приведет ее злая судьба.
XI
Между тем дела Алины не подвигались вперед. Прошла осень, наступила зима. Доманский постоянно переписывался с Парижем и чуть не со всеми главными городами Европы, где были рассеяны польские эмигранты и конфедераты.
Сама Алина, уже именовавшая себя в своих письмах, а равно и в Оберштейне принцессой Елизаветой, тоже писала Радзивиллу и получила несколько писем от него.
Княгиня Сангушко приняла более деятельное участие
Из ее писем знала принцесса о положении дел в России, о действиях и успехах маркиза Пугачева.
Князь Разумовский, боярин Шувалов и маркиз Пугачев – это было все одно и то же лицо, брат принцессы, поднявший знамя, собравший вокруг себя войско и действовавший во имя прав сестры против незаконно и самовольно вступившей на престол немецкой принцессы Ангальт-Цербст.
Вероятно, княгиня Сангушко сама была обманута таким деятелем, как Игнатий, или забавлялась комедией и поступала с авантюристкой как с куклой. Но если княгиня и не верила сама в близкое родство маркиза Пугачева с принцессой Елизаветой, то сама Алина поверила в это искренне.
Князь Радзивилл медлил в своих действиях по самой простой причине. Он уже давно был за границей отечества и скомпрометирован в действиях Барской конфедерации. Несмотря на это новый король Станислав Понятовский щадил знаменитого магната. Князь Священной Римской империи еще с XVI столетия и миллионер, обладатель несметных сокровищ, Радзивилл был хорошо известен не только в Литве и Польше, но и за пределами родины.
Всякий знал его даже по его прозвищу «Пане коханку» вследствие его привычки обращаться с этими ласковыми словами ко всякому, с кем бы он ни говорил. «Милый господин», или «господин-голубчик», были два слова, которыми Радзивилл пересыпал свою речь.
О его житье-бытье в его родовом поместье – городе Несвиже – составлялись и рассказывались целые легенды. Так, вся Литва хорошо помнила, как князь среди мая месяца побился об заклад, что поедет в костел наутро в санях, потому что наутро будет зима.
И наутро действительно если не повсюду, то по дороге на несколько верст был санный путь. Было забрано громадное количество соли и усыпана вся дорога, и князь съездил в костел в санях.
Быть может, у иного из его подданных не было за это утро куска хлеба, но до этого никому не было дела. Радзивилл делал что хотел; он сам, когда речь заходила о монархе, отвечал весело и самодовольно: «Krol sobie krolem w Krakowie, a ja w Neswizti» [31] . Именно в то время, когда Радзивилл начал сноситься с принцессой Елизаветой, король Станислав издал новую амнистию всем участникам Барской конфедерации, предоставляя им право покориться и вернуться в пределы отечества. Но это делалось уже в последний раз, и исключений не было ни для кого.
Виленский епископ Мосальский тотчас написал другу-князю письмо, увещевая его бросить всякие происки и вернуться домой; в противном случае король, по строгому наказу из Петербурга, намеревался конфисковать все громадное имущество «Пане коханку».
Радзивилл смутился. Лишившись своих огромных средств, он, конечно, уже никак не мог бы играть той роли, которую взял на себя: стать во главе партии, действовавшей против короля и России. То, что было у него с собою наличных сумм и бриллиантов, а равно и то, что он мог бы на первых порах занять у европейских банкиров, хватило бы только на его жизнь с большим придворным штатом.