Принцесса Володимирская
Шрифт:
Всю осень и начало зимы Радзивилл поневоле колебался и не знал что делать. Однажды искренно написал он об этом Доманскому, но литовский капитан, фанатик-патриот, ни слова не сказал об этом принцессе, не желая охлаждать ее пыл и готовность на трудное дело.
Наконец в декабре месяце простая случайность заставила Радзивилла решиться.
Его участие в замыслах польской эмиграции и антагонизм с королем Станиславом зависели прямо от положения, в котором находился на одре болезни престарелый Людовик XV. Чем лучше себя чувствовал король, тем более Радзивилл
Вопрос сводился к тому, как отнесется новый король к польским делам. А об этом уже имелись некоторые сведения.
Людовик XVI обещал деятельную поддержку конфедератам, и даже в Париже ходил слух, что, по официальному приказанию дофина, восшествие на престол которого ожидалось с каждым днем, в Марселе и Тулоне снаряжается эскадра на помощь остаткам турецкого флота, не погибшим при Чесме от руки графа Алексея Орлова.
В декабре король почувствовал себя так плохо, что в Париже и по всей Франции прошел слух, что он уже умер.
Князь Радзивилл, видавший, конечно, всех близких к дофину лиц, посоветовался, что ему делать ввиду угрозы конфискации его имущества. Два министра: иностранных дел – герцог Шуазель и внутренних дел – граф Эгильон посоветовали Радзивиллу не церемониться с Екатериной, а тем более с Понятовским, дни правления которого уже сочтены при версальском кабинете так же, как сочтены дни престарелого короля.
Дофин высказывался прямо о своем желании заключить союз с Турцией, двинуть флот в Черное море и снова послать кого-либо из искусных генералов на место Дюмурье организовать в Барах значительную армию.
Радзивилл отвечал виленскому епископу, а равно не признаваемому им королю Понятовскому, что, прежде чем вернуться на родину, он считает долгом свергнуть с престола узурпатора, русского наемника и польского предателя.
Немедленно после этого Радзивилл написал Доманскому о своем намерении ехать на свидание с принцессой Елизаветой в Оберштейн.
Алина была в восторге и немедленно сообщила об этой вести, которая льстила ее самолюбию, герцогу Лимбургу. К ее удивлению, герцог объявил, что он в качестве монарха не допустит прибытия в свои владения врага русской императрицы, союзницы его друга и покровителя – короля прусского.
За это время Лимбург, хлопотавший о своих правах на Шлезвиг-Голштейн, старался всячески заслужить милость, а тем паче не навлекать на себя гнева могущественного государя, которого и подданные, и соседи начали называть теперь несколько иначе.
До сих пор он был Фридрих-фельдфебель или Фридрих-фехтмейстер, теперь же был Фридрих Мудрый и Фридрих Великий. Последнее прозвище, казавшееся самым невероятным, почти насмешкой всем его врагам, именно и осталось за ним навеки в истории.
Сначала Алина была в отчаянии, но затем дело ее уладилось очень просто.
Получив краткое и вежливое уведомление от князя Радзивилла, адресованное на имя «ее императорского высочества», Алина, по совету
Доманский в своем письме предложит Радзивиллу свидеться с принцессой в городке Цвейбрюкене.
В первых числах января нового, 1774 года маленький Цвейбрюкен оживился от прибытия двух именитых владетельных особ: польского магната, претендента на польский престол, и всероссийской принцессы, претендентки на престол своего деда Петра Великого. Так гласила молва…
Добродушный народ, волновавшийся по улицам Цвейбрюкена, был бы очень удивлен, если бы знал, что для этого путешествия и свидания политического характера князь Священной Римской империи, имения которого были уже конфискованы, продал родовой бриллиант какому-то парижскому ювелиру-еврею. А наследница российского престола, чтобы двинуться в путь со своим штатом придворных, с Доманским, с любимицей Франциской и с десятком других лиц, должна была под разными предлогами вымолить у герцога Лимбургского двести червонцев, обещая ему за это все на свете: и возврат к взаимности, и хлопоты в будущем за его права на Шлезвиг-Голштейн, и передачу своих прав на Оберштейн в случае путешествия в Россию.
Князь Радзивилл приехал первый и занял лучший дом в Цвейбрюкене. Принцесса явилась на другой день. Свита Радзивилла сияла золотом и серебром – еще никогда Цвейбрюкен не видал ничего подобного.
Действительно, легко было добродушным немцам поверить, что тот, у которого такой блестящий штат, конечно, может быть претендентом на престол.
Свита принцессы Всероссийской, от которой ждали еще большего блеска, потерпела полнейшее фиаско. Сделать все путешествие взад и вперед, одеть свою свиту на занятые двести червонцев было Алине мудрено. Но кокетка догадалась выйти с успехом из затруднительного положения.
Если свита ее была одета просто, то сама она и подавно. Она была в черном с головы до ног. И жители Цвейбрюкена, недоумевавшие при виде просто одетой свиты принцессы Всероссийской узнали, что это делается умышленно.
Принцесса дала слово носить траур и скромно одевать своих придворных до тех пор, пока она не завоюет своих прав на престол, завещанный ей покойною матерью.
На другой день по прибытии принцессы князь Радзивилл явился к ней с одним лишь аббатом, иезуитом Ганецким. Около принцессы Елизаветы был только Доманский.
Радзивилл представился принцессе со словами, что когда-то он имел честь встречать ее в парижских салонах, в особенности в гостиной своей кузины, княгини Сангушко. В замечательной красавице музыкантше, владетельнице Азовской он и тогда угадывал будто бы или предчувствовал личность более высоко стоящую и царского происхождения.
Алина – не политичная и не дипломат, а женщина-кокетка – не утерпела, чтобы тут же намеками не напомнить Радзивиллу, что в Париже литовский магнат и миллионер казался ей всегда человеком суровым и нелюдимым, тогда как теперь она видит любезного и приветливого человека.