Принцесса Володимирская
Шрифт:
Между тем у моста Риальто под его аркой уже шли приготовления к регате. За протянутым канатом разместилось в ряд два десятка красивых гондол различных цветов. Это были борцы, собравшиеся состязаться в гонке. Отсюда они должны были пуститься и лететь по каналу между двух живых стен народа. Пространство это, то есть канал, тянулось от Риальто до дворца через весь город, и вся Венеция могла видеть регату из окон дворцов и церквей или с гондол.
Регата продолжалась долго, почти до сумерек. Тот, кто первый достигал гондолы дожа, становился победителем; имя его, объявленное здесь герольдами, передавалось во все гондолы и, в несколько минут пробежав по толпе, узнавалось и произносилось
Алина была, конечно, в своей гондоле, почти у самой гондолы дожа. Ее забавляло, как ребенка, все, что она видела.
Красавица, видевшая много на своем веку, объехавшая почти всю Европу, видевшая празднества Лондона и Парижа, все-таки сознавалась, что не видела никогда ничего волшебнее, как этот чудный город, плавающий в синих волнах под ярким голубым небом, богатый, счастливый и между тем могущественный… Город – владыка на морях, город – победитель Востока, город – соперник самых громадных и сильных держав Европы!
В сумерки все венецианцы двинулись по домам. Канал опустел, зато по маленьким каналам скользили без конца гондолы… Это был разъезд с празднества.
Вечером Венеция засияла в огнях; город был иллюминирован от центра, от собора Святого Марка и дворца дожей до самых крайних кварталов. Во дворце был торжественный прием и бал, длившийся далеко за полночь.
На этом балу, уже под конец, и случилась именно та история, которой опасались конфедераты и друзья принцессы.
Мочениго весь бал компрометировал Алину, не отходя от нее ни на шаг… Шенк, бледный от досады, не спускал глаз с Алины и молодого венецианского франта. Наконец, к его большому удовольствию, Алина уехала… Шенк остался еще несколько минут на балу и разыскивал в числе гостей Доманского, чтобы вместе с ним отправиться домой.
Отыскав прежнего врага своего, а теперь почти друга, Шенк вместе с ним стал спускаться по большой мраморной лестнице, ведущей с террасы Дворца дожей на внутренний дворик. Здесь до слуха раздосадованного с утра Шенка долетел разговор веселой кучки венецианской молодежи.
Мочениго громко, со смехом говорил об Алине и отзывался о принцессе Российской в таких выражениях, что Шенк и Доманский переменились в лице от стыда и гнева.
Шенк, казалось, моментально лишился способности контролировать свои поступки. Он забыл, что еще спускается по лестнице Дворца дожей: он бросился к кучке молодежи, и в одну минуту мускулистая рука его была уже на Мочениго и держала молодого человека за его расшитый шелком глазетовый камзол.
– Негодяй! – воскликнул Шенк. – Я тебя отучу отзываться так о принцессе Елизавете!
Разумеется, в ту же минуту несколько человек подоспели к приятелю. Шенка отбили от Мочениго; он упал на мраморную плиту, но тотчас вскочил и выхватил шпагу.
Несколько человек, не желая участвовать в крупном скандале среди внутреннего дворика дворца, тотчас разбежались; но человек пять приятелей Мочениго бросились на Шенка. Другой, конечно, был бы убит тут же; но Шенк, владевший очень искусно шпагой, прислонился к толстой колонне под какой-то большой мраморной кариатидой и, вытянув руку, закрылся своей шпагой. Несколько раз нападали на него взбешенные венецианцы; но несколько мгновений, необходимых для того, чтобы отрезвиться, прошли, и Шенк себя защитил. Молодежь, спрятав шпаги в ножны, с угрозами двинулась вон с дворика, увлекая за собой почти насильно безумно озлобленного Мочениго.
– Мы еще увидимся! – крикнул он Шенку.
– Конечно, лгун и трус! – отвечал Шенк. –
Шенк нанял первую попавшуюся гондолу и, взволнованный, вернулся во дворец Фоскари, где беззаботно и весело ужинала Алина со своими друзьями, весело вспоминая празднества всего дня.
Шенк бросился к ней с упреками и рассказал все происшедшее. Разумеется, все встревожились, не зная, какой исход примет история.
Между тем Доманский, видевший все, был уже у Радзивиллов и точно так же смутил кружок конфедератов.
Им тоже было известно, что отец Мочениго тайно принадлежит к числу членов «Суда Трех», от которого дрожали не только сами венецианцы, но и все соседние города республики.
XIX
Венецианская республика славилась своим могуществом и богатством, но равно славилась и своим оригинальным управлением и правительством.
В республике был выборный пожизненно правитель – лицо полусветское, полудуховное – и назывался дожем. Обстановка и жизнь дожа ничем не отличались от жизни кардинала, разве только одним: дож мог быть женат, но догаресса и ее дети считались все-таки вполне простыми смертными, так как в случае смерти дожа вдова с детьми возвращалась в свою семью и начинала жить обыкновенной частной жизнью. Сам дож как правитель был в положении настолько странном и даже неприятном, что охотников среди аристократических фамилий республики идти в дожи было мало. Большею частью избирались в дожи личности самые обыкновенные, не отличающиеся никакими талантами – ни умом, ни энергией, ни заслугами отечеству. В дожи требовался всегда человек скромный, робкий и послушный – человек, который не мог бы по своему характеру сделаться опасным, захватив власть.
Наряду с дожем существовал сенат республики, в который входили почти все члены аристократических семейств, так как он состоял из огромного числа – трехсот человек. Сенат назывался в просторечии «Суд Трехсот».
Эти триста человек с соблюдением полной тайны избирали из среды своей десять человек достойнейших, отличившихся чем-либо. Это был «Суд Десяти».
Но кто именно из трехсот сенаторов составлял этот суд – в обществе было известно смутно, а в народе было совершенно неизвестно. Во всех отраслях управления этот «Суд Десяти» имел полную власть, кроме самых важных государственных вопросов.
Объявление войны, заключение мира, подписание торгового договора и, главным образом, «безопасность республики» были в руках другого государственного института, страшная слава которого пережила существование республики и сохранилась навеки в памяти итальянского народа в виде сказок и легенд.
Десять человек сановников «Суда Десяти» под присягой и под страхом смерти хранить тайну выбирали из своей среды трех человек.
Это и был знаменитый, пресловутый, ужасной памяти Совет, или «Суд Трех», – тайный, беспощадный, безапелляционный и полный властелин над всей республикой и подвластными ей землями.
Заниматься иностранными делами, вести войны и заключать мир и договоры приходилось не постоянно. Но внутренние дела Венеции, города и государства, поглощали все внимание «Трех». Это было «дело безопасности республики», или, иначе говоря, право, освященное законом, входить во все… Суду и расправе не было границ и не было апелляции на него. Кроме того, суд был тайный и скорый. Все окружалось такой таинственностью, что поневоле вселяло страх к себе.
Индивидуумы исчезали из народа без следа. Про них оставалась только легенда, передаваемая со страхом и трепетом, что они, «вероятно», попали под «Суд Трех».