Принцесса Володимирская
Шрифт:
Каждый из «Десяти» под страхом строжайшей ответственности, смертной казни, не мог назвать, кто избран им в число «Трех». Равно и каждый член «Суда Трех» скрывал даже в семье своей, что он полновластный повелитель Венеции, или третья доля деспотической власти над республикой.
Эти три правителя тем охотнее соблюдали тайну своего положения, что всегда боялись народной мести.
В случае волнений в народе виновников несправедливостей найти было бы невозможно. «Суд Трех» заседал во Дворце дожей, и все случаи и вопросы решались без делопроизводства и писания.
На террасе
Всякий мог идти на эту террасу и бросить в пасть льва письмо, донос или просто одно имя гражданина с прибавлением: «враг безопасности республики».
Разумеется, в Венеции всякий поневоле мог догадываться, кто в данное время принадлежит к числу «Трех» и кто из этих трех не по закону, а по личному характеру, энергии или дарованиям имеет влияние или власть и над своими двумя товарищами. Эта личность и была грозой всех. Его боялись все – от простого рыбака или гондольера-извозчика до самого дожа, так как бывали случаи, что сам дож или догаресса призывались к «Суду Трех».
Один из дожей был даже судим и казнен по приговору «Трех».
В то время, когда конфедераты с Радзивиллами и принцессой были в Венеции, в обществе и народе было смутное сознание, что тайный и неведомый повелитель судеб народа и государства – некто Мочениго, член древнего знатного венецианского рода и человек уже семидесяти лет от роду. По характеру своему и по привычкам он мог пройти за сорокалетнего. Понятно, почему смутились Радзивиллы, узнав, что гофмаршал самозванки – бродяга без имени, только что пожалованный магнатом литовским в дворяне, бароны и капитаны, оскорбил младшего сына самодержавного повелителя республики. Вдобавок этот сынок был фаворитом старика Мочениго, и изо всех его детей, из пяти сыновей и трех дочерей, которых Мочениго держал строго, он настолько баловал своего «Вениамина», что был отчасти как бы под властью юного мота, шалуна и донжуана.
Разумеется, первое, что придумали конфедераты, – послать в семейство Мочениго самого князя и паладина – извиниться за Шенка. Вместе с тем конфедераты были бы очень рады, если бы Шенк, или новый литовский капитан барон Кнорр, исчез с лица земли… Этим, по крайней мере, прекратилось бы неприятное дело.
Алина и, конечно, сам Шенк посмотрели на дело иначе. Барону объяснили, что он может вдруг исчезнуть и очутиться в волнах Адриатики, точно так же, как во время церемонии обручения дожа на «Буцентавре» исчез дорогой перстень.
Алина тотчас же наутро собралась и поехала к догарессе, с которой была знакома, – просить за своего гофмаршала. Догаресса кратко отвечала Алине, что во всей республике нет женщины, которая бы меньше имела влияния и власти, чем она, жена дожа.
Князь Радзивилл съездил во дворец Мочениго, повидался с юным шалуном и заручился его прощением обиды.
Старик Мочениго не принял князя. Барон Шенк через два часа после происшествия, то есть в тот же вечер, отправился прямо на корабль Гассана, стоявший близ Лидо на якоре, и объяснил в чем дело.
Варварийский капитан мусульманин Гассан знал порядки Венеции лучше Шенка. Он предложил Шенку засесть
– Если догадаются, что вы у меня, – сказал он, – и явятся обыскивать корабль, то я сам вас выдам.
И Шенк, смущенный донельзя, забился на самое дно корабля.
И недаром!
Мочениго приказал своим тайным агентам найти оскорбителя своего сына и представить в «Суд Трех», чтобы затем… Затем, вероятно, Шенк изобразил бы собой перстень дожа, то есть исчез бы в волнах Адриатики.
На счастье барона, обыскав весь город, сыщики не догадались отправиться на корабль Гассана.
Алина обратилась с просьбой к самому любовнику простить Шенка, бежавшего будто бы в Верону.
Юный Мочениго простил и попросил отца бросить дело. Старик Мочениго согласился, но с условием, чтобы конфедераты и принцесса немедленно покинули Венецию.
XX
Конечно, тотчас же отъезд был назначен.
Почти все путешественники – всего человек до ста – никогда не были на море, а теперь предстоял далекий и отчасти небезопасный путь.
Вследствие долгого затишья на море многие предсказывали волнение в пути. Тихая погода не могла простоять еще настолько долго, чтобы путешественники могли миновать Адриатическое море, а именно на нем-то испокон веку и бывают сильные волнения, в особенности бурные, когда ветер с юга.
О другой опасности, то есть насчет пиратов, гулявших близ Сицилии, путешественники не думали, так как варварийский капитан, взявший их на борт, был сомнительного и подозрительного характера.
Быть может, он-то сам и был тем пиратом Адриатики Средиземного моря, о котором рассказывались наиболее ужасные легенды.
Барон Шенк клялся Алине, когда в первый раз увидел капитана, что готов идти под присягу в том, что Гассан и его товарищ, капитан другого корабля, Мехмед – морские разбойники первой степени.
– Хорошо еще, – шутил Шенк, – если они не завезут нас в Тунис, на варварийский берег, и не продадут нас в неволю какому-нибудь африканскому императору. Впрочем, все равно, где мы голову сложим: на варварийских, турецких или русских берегах.
16 июня, рано утром на набережной Рива Скиавони толпилась чуть не половина населения Венеции. Именитые путешественники, польские вельможи и русская принцесса, которые так долго занимали собою венецианцев, должны были здесь садиться в гондолы, чтобы отправиться на корабль.
Часов в десять утра оба Радзивилла с сестрой и со всей свитой офицеров явились на набережную при громких кликах народа, пожеланиях доброго пути.
При веселом гуле и говоре путешественники расселись по разным пестрым, разноцветным гондолам, и целая флотилия с блестящими пассажирами двинулась от Рива Скиавони к острову Лидо, где стояли на якорях варварийские корабли. У берега осталась особенно красивая, раззолоченная гондола с бархатным навесом и подушками светло-голубого цвета; с ней вместе осталось несколько гондол меньшего размера.