Принцесса Володимирская
Шрифт:
Барон Шенк не побоялся нечистой силы! Напротив того, он сообразил, что для той публики, которая пойдет к багдадской кудеснице Алимэ, подобное помещение, заведомо посещаемое нечистой силой, будет иметь еще большую цену.
Шенк на свое предприятие прежде всего достал большую сумму денег и не обманом, а у богача еврея на документ. Еврей сделался отчасти пайщиком компании, которую составил Шенк из целой шайки самых разнородных, но равно сомнительных людей.
Пока Алина жила у графа Осинского, Шенк хлопотал и отделал половину дома заново, в странном виде, подходящем к тому особенному предприятию, которое он задумал.
Дело тотчас же наладилось и пошло в ход. Суеверный праздный люд не заставил себя долго просить, и Алина весело начала вещать, гадать
Когда она явилась, расставшись с Осинским, и поселилась в новом помещении, то ей было жутко и непривычно; тут было много прислуги из народа, внушавшего ей мало доверия.
У Шенка был целый штат мужчин и женщин, и в числе их до десятка агентов-шпионов, которые бегали с его поручениями по всему городу.
Но Алина скоро привыкла, однако, к этой своей оригинальной и фантастической обстановке, к угрюмому дому, странно отделанному, и даже к тому полумужскому костюму, который Шенк ей придумал.
Впрочем, только три комнаты были фантастически устроены. В остальных жилых горницах все было обыкновенно, просто и даже неудобно. Другая же половина дома была совсем пуста и заперта наглухо. Одну только спальню Алины Шенк устроил как следует, уютно и покойно.
Первая комната, большая зала в два света, была вся белая, с загадочными каббалистическими рисунками по стенам. Эта зала должна была служить для публики, ожидающей очереди увидеть волшебницу. Затем комната, отделяющая залу от кабинета самой ведуньи, была всегда совершенно темна и освещалась маленькой висячей посредине лампадой. Окна были наглухо закрыты ставнями и завешены пунцовыми гардинами, резко выделявшимися на фоне стен и потолка, обитых черным сукном. Более же всего придавали комнате странный и отчасти зловещий вид расставленные вдоль стен большие и узкие стулья с высокими спинками, покрытые черными суконными чехлами, с нашитыми на них маленькими огненными языками из красной слюды. Эти язычки очень искусно изображали пламенные огоньки, отражаясь и искрясь в слабо мерцающих лучах лампады, свет которой, конечно, всегда колебался при отворе дверей и при проходе кого-либо из публики.
По бокам двери, ведущей в кабинет ведуньи и кудесницы, всегда стояли двое телохранителей в каких-то погребальных костюмах, то есть в черных узких и высоких конусообразных колпаках и длинных, до полу, черных мантиях; на передней части колпаков и на плечах мантий были нашиты сделанные из блестящей серебристой слюды черепа и скрещенные кости.
Оба телохранителя, дряхлые старики, с белыми остроконечными бородами по пояс, с седыми волосами, распущенными по спине, стояли у самых дверей волшебницы, подняв руки вверх и протянув их настолько вперед, что человеку высокого роста приходилось поневоле нагнуть голову, чтобы пройти между этих двух фантастических аргусов. При этом всякий невольно вглядывался в лица этих слуг волшебницы, и всякого невольно дрожь пронимала… Лица обоих были мертво бледны, а глаза безжизненно неподвижны!.. Эти телохранители всегда, и день и ночь, стояли в своей позе неподвижно, не шевельнувшись ни на волос… Впечатление, ими производимое, усиливалось еще тем, что оба истинно волшебно, как близнецы, схожи лицом.
Это были, разумеется, две восковые куклы в человеческий рост, настолько искусно сделанные, что в полутьме горницы и за несколько секунд, нужных для прохода мимо них, всякий посетитель принимал телохранителей за живых близнецов-стариков!..
Проходить между четырьмя поднятыми руками этих недвижимо стоящих у двери телохранителей было для всякого жутко…
Но в ту минуту, когда идущий, минуя стариков, косился на их мертвенно бледные лица и робел, как бы опасаясь, что они тотчас его схватят, – в эту минуту дверь кабинета отворялась сама собою – яркий столб света врывался навстречу посетителю и, ярко ослепляя глаза, на секунду освещал, как молнией, обоих седых телохранителей и всю черную комнату. Но оглянуться назад или по сторонам никому и в голову не приходило!.. То, что являлось взору за дверями, впереди, поглощало невольно внимание…
Всякий решившийся
А тут среди горницы, ярко освещенной сотней свечей, с пунцовыми стенами и с серебристым потолком в звездах, сидела перед столом, накрытым золотой скатертью, между двух канделябров… замечательная, поразительно красивая молодая женщина!.. Воистину явленная из таинственного мира на землю, живая сирена-волшебница!
Стол и нечто вроде трона стояли на возвышении, на одну ступень выше пола, а вокруг стола, с боков, три табурета для посетителей…
Красавица волшебница была одета в черный костюм из блестящей и тончайшей тафты, с открытым вырезным воротом, обнажавшим ее снежно-белую шею, всю грудь и красивые, будто выточенные из мрамора, плечи и руки… Платье не состояло из лифа и юбки, ибо черный корсаж облегал ее бюст, талию и бедра вплотную, как перчатка или как трико, обрисовывая все формы тела. Только ниже бедер это трико превращалось в короткие панталоны выше колен, из-под которых начинались черные сквозные ажурные чулки и, наконец, блестели маленькие ножки, обутые в серебристые башмачки. Талию обвивал серебряный пышный шарф, завязанный на боку большим бантом. На красивой головке, среди взбитых буклями черных волос, блестела тоже серебряная корона вся в алмазах, которые, отражая сотни свечей, сияли ореолом вокруг ее головы и, в свою очередь, как бы освещали горницу и ослепляли глаза посетителя.
В руках волшебницы был красивый, маленький, тоже серебряный жезл с большим алмазом на конце…
Если б все эти алмазы были настоящие, то, конечно, их обладательница могла бы купить себе на них целое королевство, а не играть роль гадалки и ведуньи за деньги.
Но простодушию суеверного люда несть предела…
Не прошло недели после объявления в газетах о приезде из Багдада знаменитой волшебницы, вещательницы, толковательницы снов и вопрошательницы судеб мира и человека, знавшейся с нечистой силой и поэтому поселившейся в доме, пользующемся странной известностью, как масса народу устремилась к ведунье. Разумеется, достаточно было раз побывать в обстановке, искусно устроенной Шенком, и повидать красавицу ведунью, чтобы снова самому вернуться и, конечно, других послать к ней, если не ради веры в ее сверхъестественный дар провидения, то хотя бы затем, чтобы полюбоваться ее красотой, казавшейся действительно сверхъестественной в театрально-эффектной обстановке.
Да и действительно немудрено было иметь успех.
Молодая женщина, пожалованная молвой в восточные царевны, собой красавица, кокетка, увлекательно болтала чуть не на всех языках, причем гадала, то есть лгала, замечательно на все лады – и по руке, и в картах, и на черной гуще из таинственного вещества, и по книгам, разложенным на столе, полным самых страшных и загадочных изображений. В них чуть не через страницу был во всех видах нарисован не кто иной, как сам царь тьмы, Вельзевул, со всем своим придворным штатом и атрибутами преисподней Тартарары!
Через месяц красавицу Алимэ-Шах-Намэт знал весь Лондон и, конечно, богатый и знатный круг более, нежели бедный люд, так как прорицания ее приобретались ценою золота.
XIII
Но чем же составилась репутация и слава ведуньи, помимо красоты, и быстро разнеслась молвой по всей столице? Доказала ли Алимэ чем-нибудь свое ясновидение и колдовство?
Этим, конечно, на первых же порах озаботился Шенк. Он понимал, что мало красоты, кокетства, сметки и поверхностных знаний в чернокнижии его союзницы. Нужна не одна ловкая ложь и изящная болтовня. Нужны и факты. Вот эта сторона дела и была самая мудреная, хотя и она удалась Шенку. Нужно было не более трех искусных предсказаний или вещаний в доказательство ясновидения Алимэ, чтобы толпа помножила их на сто и разнесла по городу.