Принцип домино
Шрифт:
— А полиция?
— Что полиция?
— Насколько мне известно, сегодня утром я бежал из тюрьмы Хобарт. Ведь меня же, наверное, ищут?
— Не думаю.
— Что вы имеете в виду?
— Скажем так: гарантирую, что в Чикаго вас искать не будут.
— Как вы можете это гарантировать?
Он улыбнулся и ответил:
— Из тюрьмы вы вышли своим ходом?
Он поднялся и подошел к двери.
— Расслабьтесь и несколько дней развлекайтесь. Пообедайте как следует, гуляйте, ходите в кино, напишите письмо жене.
— Это довольно сложно, я
— Вы правы, — заметил он, потом добавил: — Все равно напишите, через несколько дней вы сможете вручить его лично.
Стоя в дверях, он добавил:
— Вы многое поставили на карту. Мы рассчитываем на то, что вы достаточно умны и будете помнить об этом. Нам известно, что в Чикаго у вас есть друзья, например, ваш адвокат Шнейбл и доктор Эпплгейт, но не советовали бы связываться с ними. Даже если вы им позвоните, это вам не поможет. А им только доставит неприятности. Большие.
Он долго смотрел на меня, выглядел уверенным, элегантным, невозмутимым, способным добиться своего и полностью уверенным в будущем. Потом он открыл дверь и вышел.
25
Я подошел к окну и посмотрел вниз. Стоял великолепный осенний день. Жара спала, но на улице было по-прежнему совсем светло. Я долго смотрел на пляж, на машины и автобусы. Мой мозг метался, как затравленное животное в пустыне, пытаясь найти щель. Но я ничего не находил. Единственное, что я видел, — тень ястреба. Наконец я отвернулся, подошел к висевшему над столом зеркалу и посмотрел на себя.
В тюрьме не так много зеркал. Большинство заключенных совсем не рвутся смотреть на себя, даже если бы зеркала и были. Любовь и даже уважение к себе быстро улетучиваются, когда попадаешь в тюрьму. И привычка смотреться в зеркало, если она была, исчезает.
Поэтому человек, которого я рассматривал в зеркале, не то чтобы нравился, не нравился или просто удивил меня. Я рассматривал его скорее с любопытством, чем узнавая. Скорее узнавая, чем одобряя.
Я был ниже, чем мне хотелось, лицо более плоским и серым, чем раньше, нос слишком широким и не совсем правильным, глаза — маленькими и мутными, скулы высокими, а зубы — как у ребенка из сиротского дома. Волосы надо лбом поредели, на щеках появились складки, как у мужчин из семьи отца, а на лице застыло холодное выражение, которое не изменилось даже тогда, когда я растянул рот, пытаясь улыбнуться.
И одежда тоже никуда не годилась. Она была новой и дорогой — темно-красный халат, голубая хлопчатобумажная пижама и черные тапочки. Из-за этого лицо казалось постаревшим, поношенным. Я разделся, не отходя от зеркала, и впервые за долгие годы посмотрел на свое тело — белое, худое, с узловатыми твердыми мускулами, выпирающими сухожилиями, угловатыми костями и набухшими венами на руках.
— Ты похож на моего отца, — сказала Телма в первый раз, когда увидела меня без одежды. — У тебя тело, как у шахтера.
Я наполнил ванну водой и долго отмокал, ни о чем не думая, позвонил коридорному, распорядился прислать в номер две
На умывальнике лежал туалетный набор — бритва, щетка для волос, зубная щетка, мыло для бритья, словом, все, что нужно. Я побрился, почистил зубы и втер в волосы какую-то жидкость, чтобы они лежали. Потом оделся.
В кармане пиджака был паспорт, в бумажнике — деньги, карточка социального страхования, водительские права, кредитные карточки и приписное свидетельство, все на имя Гарри Уолдрона, и указан адрес в городе Норман в штате Оклахома. В шкафу висели коричневый и серый костюмы, на отдельной вешалке — твидовый пиджак и пара серых брюк.
Одежда была дорогой и сидела, как сшитая по заказу. Все белье было только что из химчистки, выглаженное, но выглядело так, будто его уже носили. Две пары туфель — черная и коричневая, тоже дорогие, немного поношенные и по моей ноге. На вешалке висели четыре галстука, на полке лежали шесть рубашек, дюжина носовых платков, десять пар трусов, шесть пар носков, плащ и мягкая коричневая шляпа. В шкафу лежал кожаный портфель с проспектами медицинского оборудования на испанском и английском языках, с размерами приборов и ценами в валюте десяти-двенадцати стран.
Теперь на моем лице появились краски. Я оделся, испытывая странное ощущение из-за чужой одежды, потом сел читать газеты, которые лежали на подносе рядом с пивом и сигарами.
На предпоследней странице первой части была напечатана коротенькая заметка, единственное сообщение на странице объявлений. Заголовок гласил: «Побег двух заключенных из тюрьмы Хобарт», а сказанное в первом абзаце я уже знал. Но меня интересовала вторая часть заметки.
«В дюнах на побережье найден грузовик, в котором бежали заключенные, в нем — труп Спивенты. Полиция штата считает, что его убил Такер, а затем скрылся в дюнах, взяв водителя грузовика заложником. Во всей северной части штата Индиана ведутся тщательные поиски».
Я отложил газету, поднялся и подошел к телефону.
— Говорит Гарри Уолдрон из комнаты 1705. Я сегодня заказывал междугородный разговор, но не могу найти номера, который вызывал. Проверьте, пожалуйста, и скажите мне.
Телефонистка помолчала, потом сказала:
— Уолдрон из номера 1705?
— Да.
— Прошу прощения, ваш вызов не зарегистрирован.
— Я звонил. Вы можете посмотреть еще раз?
— Я проверю, сэр, и перезвоню.
Через три минуты телефон зазвонил.
— Прошу прощения, в списке междугородных разговоров записи нет. За сегодняшний день из вашего номера по телефону не звонили.
— Заказ приняли не сразу, — сказал я. — Мне перезвонили с коммутатора…
— Прошу прощения, сэр. У нас ваш вызов не записан.
26
К восьми часам вечера от голода у меня стала кружиться голова. Я решил поужинать в номере, но когда официант принес меню, сказал:
— Я передумал. Сколько у вас ресторанов на первом этаже?