Принцип жирового тела
Шрифт:
– Ай-яй-яй, Алексей Валерьевич! Ну разве так можно? Ты только сейчас про это узнал, а мы это знаем всю жизнь, и ничего, видишь - живем, не умерли пока.
Слово "умереть" я раньше уже слышал, потому что до этого у меня умер дедушка в Харькове. Как давно умер дедушка я не помнил, потому что тогда давность прошедшего у меня делилась на две категории: "вчера" и "давно". Дедушка умер давно. Я тогда спросил, что значит слово "умер", и мне объяснили, что дедушка теперь уже не живет дома в Харькове, а лежит в могиле, на кладбище, где все мертвые лежат, потому что мертвым положено лежать на кладбище, под землей. Кто такие мертвые, я тоже не вполне понимал, потому что никогда не видел мертвых. Когда я с мамой приехал к бабушке Марусе в Харьков,
Я вспомнил про дедушку Гришу, и в свете нового опыта мне стало уже несколько яснее, что с ним произошло. Я посмотрел на мусорный бак с ненавистью и страхом. Потом я подумал и спросил:
– Папа, а ты ведь умрешь не завтра, а только когда станешь такой старый, как дедушка Гриша?. Папа посмотрел на меня и серьезно ответил:
– Конечно, сын! Я же сначала должен тебя вырастить и еще внуков твоих поняньчить.
– А я тоже когда-нибудь умру?
– спросил я.
– Все когда-нибудь умирают- серьезно ответила мама - Но у тебя еще вся жизнь впереди, и тебе рано об этом думать.
– А вся жизнь - это сколько?
– спросил я.
– В среднем лет семьдесят - ответил на этот раз папа.
Я тогда умел считать только до десяти, день для меня был нескончаем, а месяц просто неизмерим, поэтому семьдесят лет было для меня огромным абстрактным промежутком времени, который я мог представить себе примерно так, как я сейчас могу представить себе зрительно расстояние в полтора парсека. Поэтому я немного успокоился, хотя все же этот вновь открытый мною факт того, что человек смертен, вызвал у меня ощущение легкой тошноты - как будто переел торта в гостях..
– Не переживай, Ленька!
– весело сказал папа - Ведь вещи не только стареют, но и появляются вновь. Их делают на заводе. А люди женятся, и у них рождаются дети, чтобы кто-то остался на них похожий, когда они умрут. Вот у нас с мамой родился ты. И у тебя тоже будут свои дети, когда ты вырастешь большой. Так что все течет, все меняется, жизнь - это большой конвейер. Привыкай, Ленька!.
Я опять не понял точно, что сказал папа. Но общий смысл и успокоительный, веселый тон мне был понятен, и слово "конвейер" я тоже запомнил, хотя и не понял, что это такое.
Вспомнил я это слово довольно-таки скоро, через несколько дней, когда я разбил на кухне тарелку, уговорив маму дать мне полотенце и позволить мне протирать вымытую посуду. На звон разбитой тарелки пришел папа. Я посмотрел на него и виновато сказал:
– Папа, но ты же сам говорил, что жизнь - это большой конвейер! Родители удивленно переглянулись и хмыкнули, но ругать меня не стали. И тарелку мне уже не было так остро жаль как тряпку, хотя и к тарелке с ее золотистым рисунком по краям я тоже привык. Но я успокоил себя тем, что осталось еще пять таких тарелок, а где-то на заводе, безусловно, делают точно такие же. Кажется, тогда мне почти удалось восстановить ощущение гармонии в мире, и всеобщая и неизбежная тленность перестала давить на меня всей своей тяжестью. Взаимозаменяемость вещей поначалу показалась мне достаточно весомым и удовлетворительным ответом на их тленность и недолговечность. Вместо старых вещей появляются новые, вместо родителей - дети. Я постепенно стал спокойнее относиться к тому, что какая-то старая вещь летит в мусорное ведро. В ведро летели разные вещи - чаще всего всякие бумажки, обертки, огрызки, ошметки
Однажды мама сделала совершенно бессмысленную с моей точки зрения вещь: она постирала полиэтиленовый пакет и после этого выкинула его в мусорное ведро. Перехватив мой вопросительный взгляд, мама сказала:
– Понимаешь, Ленька, сейчас уже поздно, и папа выкинет бак только завтра утром. Поэтому пакет пришлось постирать перед тем как выкинуть, чтобы он всю ночь не вонял рыбой. Но я по-прежнему не понимал, зачем вообще было выкидывать чистый, уже постиранный пакет. Тогда мама терпеливо открыла шкаф и вытащила новый, блестящий и гладкий, прозрачный полиэтиленовый пакет. А потом достала из мусорного бака старый и положила их рядом на табуретке. Старый пакет был мятый, уродливо растянутый, беловато- коричневато- мутный, весь в трещинах и заломах, и от этого он никак не хотел лежать ровно, а кривился и ежился, в то время как новый пакет приятно радовал глаз своей безупречно плоской, ровной, глянцевито-прозрачной и гладкой поверхностью.
Папа появился на кухне, взял с блюдца мармеладину и положил в рот, а затем, обняв одной рукой маму, а другой меня, спросил у мамы:
– Ну что, Танюша, учишься по-новому смотреть на вещи под руководством нашего сына?
– и при этом хитро мне подмигнул, разжевывая мармелад. По папиному голосу и его заговорщицкому подмигиванию я понял, что папа шутит, но смысл шутки был мне неясен, хотя я все-равно улыбнулся - так, за компанию. Тут мне что-то подумалось, и я спросил сразу у обоих родителей:
– А этот старый пакет был вчера такой же, как сегодня?
– Ну, в общем, да - не сговариваясь ответили хором сразу и мама и папа.
– А тогда почему, мам, ты выкинула его только сегодня, а не вчера?
– сразу спросил я.
– Как вы узнаете, когда надо выкинуть пакет или еще какую-нибудь вещь, вчера или сегодня?
– Ну, точно наверное это определить нельзя - сказал папа - но так приблизительно видно, когда вещь настолько сильно изношена, что ею уже нельзя пользоваться, и надо ее выкинуть.
– А что такое "изношена?" - спросил я.
– Изношена - тут мама несколько задумалась - Изношена - это когда вещь от постоянного употребления…
– Устала - подсказал папа.
– Ну да, устала - с готовностью подхватила мама - И устала уже так, что не может служить людям дальше.
– Значит бабушка Маруся решила, что дедушка Гриша так устал, что его уже пора везти на кладбище?
– быстро догадался я - А может быть, она поторопилась, и можно было еще подержать его дома? Ну хоть немножко! Хотя бы подождать до того времени, когда мы в гости приедем? Я так хотел, чтобы дедушка Гриша еще разок меня покатал на коленке! При этом я упрямо смотрел на старый пакет, стараясь показать своим взглядом, что как старый пакет не обязательно выкидывать именно сегодня, так и со смертью дедушки Гриши запросто можно было немного повременить. Мама после моих слов слегка побледнела, ойкнула и схватилась левой рукой за грудь, потом налила полчашки компота и сделала несколько торопливых, громких глотков. Я понял, что очевидно сморозил что-то не то.
– Видишь ли, Алексей Валерьевич - папа опять назвал меня длинно, и я понял, что он сейчас опять скажет мне что-то серьезное или сложное. Так оно и вышло - Видишь ли, Алексей Валерьевич, у живых существ, то есть у людей и животных, даже у растений, это происходит по другому, чем у неживых предметов.
– А как?
– спросил я.
– Ну, в двух словах, самое главное различие состоит в том, что неживые предметы стареют, но не умирают, а просто разрушаются сами по себе. А живые организмы вначале растут, а потом стареют, и когда приходит срок, умирают - это значит, перестают дышать, двигаться, люди перестают воспринимать окружающий мир, чувствовать, думать и говорить. То есть, они становятся мертвыми, и тогда их надо быстро похоронить в земле, потому что их тела начинают быстро разрушаться.