Припятский синдром
Шрифт:
— Внимание! Исторический кадр, — восклицает Верочка.
— Со стены весело смотрят — она в дубленке и шапке из рыжей лисицы и Ирина в зимнем пальто, с пышными распущенными волосами. Они в две руки качают коляску с Вериной малюткой на заснеженной площади перед припятским дворцом культуры.
— Ах, какие зимы у нас были, девчата! — причитает Лиза.
— А волосы?!. Глянь, какие волосы у Ирины, не то, что сейчас, — теребит стриженую голову подруги подсевшая к ним Софья.
— Да, Ир, какие волосы были!.. — сокрушается Верочка.
— Но ты тоже осыпаешься, одуванчик наш, — ласково говорит Ирина,
— Да уж... — шмыгает носом та.
Александр, поклонившись дамам, приглашает Ирину на танец. Софья ревностно следит за ними. Ирине неуютно под ее пристальным взглядом. Сердясь на саму себя, она нервно пробурчала:
— Что это мы топчемся, как солдаты на плацу?!. Пойдем ко всем… Денис, — обращается она к сыну, — давай-ка быстро в постель!.. Поздно уже, — и, подняв его с дивана, уводит из комнаты, а сама, вернувшись, устраивается на его месте.
Меняется слайд. На экране ДК, увенчанный всеми флагами стран-членов Совета Экономической Взаимопомощи (СЭВ) — участниц международной конференции по атомной энергетике, проходящей в Припяти весной 1985 года.
— А Володя твой почему не пришел? — спрашивает Ирина Софью.
— Он же на вахте…
Меняется слайд, теперь подруги видят сценку из Ирининого спектакля. На сцене А. Блок в исполнении Саши Деханова, в углу за столом Валя Пинчук в образе Марины Цветаевой...
— А что с Сашей Дехановым, знаешь? — спрашивает Галя.
— Знаю, — вздыхает Ирина.
— Ну, а что с Валентиной — твоей Цветаевой?.. Где она теперь?
— Совсем плоха… Не ходит уже. Два раза в год лежит в клинике в Москве, на химии... А живет с родителями в Хмельницком… Впрочем, письма писать ей тяжело очень... Последнее письмо полгода назад пришло… Как теперь она, даже не знаю...
На экране — припятская юморина. Девчата смеются, видя, как полуобнаженные парни — инженеры ЧАЭС — в балетных «пачках» исполняют «танец маленьких лебедей».
— Верочка, как встречу во дворе Станкевича, всегда вспоминаю твой заказ на юморину 85-го, помнишь?.. Когда он в гробу летал... Ты тогда написала в заявке нашим столярам: «Прошу изготовить гроб для Станкевича»...
— Да, черный юмор получился!.. Теперь только и слышишь — то один умер, то другой!.. Мы скоро будем встречаться и обсуждать, кого в чем в гроб положили... — грустно шутит Верочка.
— Смотри, это же юморина 1 апреля 86-го, — восклицает Галя, комментируя новый слайд. — Тогда еще хлопцы протянули «ускорение», раздутое прессой… Помните, как городской гид вроде бы водит по станции столичного корреспондента, говоря что-то типа: «Вот видите, как усиленно работают кувалдами наши инженеры»… В то время как мимо них все чаще пробегают станционники с пустыми тачками. «А это, говорит гид, наши рабочие претворяют в жизнь призыв партии к ускорению».
Все дружно, но не очень весело, смеются.
— Это что!.. Вспомните, что дальше было в этой последней юморине, — подключилась эмоциональная Верочка. — Когда этот самый гид, якобы показывает корреспонденту городские достопримечательности, и, подойдя к долгострою в центре города, говорит: «Обратите внимание на замечательный из добротного дерева забор прямо напротив дворца культуры. Мы взяли коллективное соцобязательство к концу года весь город обнести таким забором!..»
Никто
— Да... Выполнили!.. Не прошло и месяца, обнесли город колючей проволокой, — вздохнула Ирина.
— Ну и ну, у вас даже юморины были пророческие, — удивляется Александр.
Виктор гасит проектор, включает слабый свет.
Галя достает из папки газету, читает заголовок статьи:
— «Припять — место заповедное»... Чья это статья была — твоя или Софьина? — спрашивает она Ирину. — Здесь псевдоним…
— Моя… Но сказал так о нашем городе один московский поэт...
— Да, уж теперь точно заповедное место, — басит Софья.
Ирина трет рукою глаза, нос.
— Боже мой!.. Так всегда, как только достаю альбом и архивы свои, сразу все лицо чешется…
— И у меня тоже, — подтверждает Галина. — Может, у тебя вообще фон в квартире?!.
— Слушай, Ир, у меня дома дозиметр есть… Давай сбегаю, — предлагает Виктор.
— Беги!.. — безразлично бросает Ирина и, взяв свою любимицу- гитару, настраивает и поет:
Бессонницы недуг неизлечимый ночами манит в прошлое меня, и я вхожу без стука, без причины в дома к давно покинутым друзьям. Нам есть еще о чем поговорить, есть чем помочь друг другу, непременно. Ни время, ни пространство, ни измены еще нас не сумели разлучить. И свет в домах утраченных друзей включается в ночи на небе позднем, и мне с друзьями радостно и слезно листать тома уже минувших дней…Все, затаив дыхание, слушают. Приятный голос Ирины завораживает задушевностью. Тихонько вошедший Виктор тоже замер, прислонившись к двери.
А день несет иные имена, и новые заботы ждут за дверью, и новые разлуки и потери бессонницей не вычерпать до дна...Все тяжело вздыхают, Ирина, отложив гитару, встает, и обращается к Виктору.
— Ну, где же твой аппарат?..
Тот подносит дозиметр к альбому и папке на столике, слышится легкий треск.
— А что я говорила?!.. — помрачнела Галина.
— Это не так страшно, — успокаивает Виктор, — У тебя, Ирина, есть еще припятские вещи?
— Конечно…
— Тащи все — проверим!..
Ирина приносит. Проверяют. «Звенит» все — книги, одежда, даже полотенце. Ирина заносит черную сумку, с которой они выезжали из Припяти — дозиметр дико трещит.
— Более шести тысяч бета-распадов!.. Зачем же ты такие вещи дома держишь?!. — возмущается Виктор.
— А где же я могла их проверить?!. Это — то старье, что мы в камере хранения на вокзале оставили в мае, чтоб меньше нести с собой… перед банной «дезактивацией»... Да еще то, что я летом взяла из Припяти... А с этой сумкой мы уже второй год всюду разъезжаем... И как-то в голову не пришло, что ты мог давно все это замерить…