Приснись мне, убийца

Гриньков Владимир Васильевич

Большаков кивнул и отвернул свое серое лицо.

– Все очень сложно в жизни, – сказал Хургин. – И все взаимосвязано. Только мы эти связи не всегда видим. У вас сложная и тяжелая работа. Вы, измотанный, возвращаетесь домой и скопившееся за день напряжение выплескиваете на жену и – косвенно – на сына. Сейчас у вас тяжелый период, эта история с Козловым не дает покоя, и напряжение все растет и растет. Вы, взрослый человек, этого не замечаете, а ребенок чувствует. Он кошмар жизни пропускает

через свой мозг, и мозг не выдерживает, дает сбой. – Доктор посмотрел на Большакова. – Вы для него – злая сила.

– Что? – вскинулся Большаков.

– Это определение профессора Вольского. Он считает, что патологии в состоянии возникают под влиянием внешних факторов. Какая-то злая сила, источник всех бед, раздражитель. Для Виталика такой раздражитель – вы со своими нерешенными проблемами. Для Козлова – кто-то другой.

Большаков при последних словах нахмурился.

– Да, это так, – упрямо сказал Хургин. – С Козловым дело обстоит очень похоже. Должна быть какая-то причина его жутких снов!

Глава 28

В больничной пижаме Козлов выглядел еще более жалким, чем на допросах в кабинете у Большакова. Худая шея. Затравленный взгляд. И еще эта решетка на окне. Хургин вздохнул.

– Как вам здесь? – спросил Хургин.

Козлов пожал плечами, давая понять, что такой вопрос и не предполагает ответа.

– Все это закончится, – высказал осторожный оптимизм Хургин. – Вас обследуют врачи, выдадут заключение…

Он оборвал фразу, потому что до него внезапно дошло: каким бы ни было заключение, оно будет против Козлова. Если его признают больным – не миновать психиатрической больницы и всех связанных с ней неприятностей. Если напишут «здоров» – Большаков засадит его в тюрьму или вообще произойдет худшее.

– Я пришел, чтобы откровенно побеседовать с вами, – сказал Хургин.

Сел за стол напротив Козлова, поставил рядом с собой тяжелый портфель. Козлов наблюдал за ним исподлобья. Взгляд был холоден и колюч.

– Вам Вика передавала привет, – сказал Хургин, пытаясь растопить лед.

– Вы ее видели?

– Да, вчера. Она очень беспокоится за вас.

Козлов промолчал, но что-то дрогнуло в нем, это было заметно.

– И Вольский о вас много спрашивал.

И опять Козлов вздрогнул.

– Вас окружают хорошие люди, Олег, у вас вообще много друзей?

– Нет.

– И у меня, – признался Хургин. – Я заметил, что с возрастом друзей не прибавляется. Все та же компания, идущая с тобой из молодости. С той поры, когда был молод и беспечен, не пытался ничего выгадать и отношения были искренни. А затем уж искренность уходит, друзей ищешь среди тех, кто может пригодиться при случае, – а в результате рядом

пустота. – Хургин даже вздохнул, опечалившись. – И у вас так, Олег? Хотя зачем это я спрашиваю – вы еще слишком молоды. Тот самый возраст, когда друзья все-таки появляются. Или я не прав?

– У меня нет друзей.

– Совсем никого?

– Совсем.

– А Вика?

– Это не друг.

– А кто?

Козлов пожал плечами.

– Ладно, не друг, – осторожно согласился Хургин. – Назовем ее просто человеком, который находится рядом. А кто еще рядом с вами? С кем вы общаетесь?

– Практически ни с кем, разве что еще Вольский.

– Ваш руководитель?

– Да.

– Ну должен же быть еще кто-то!

– Нет, – отрицательно качнул головой Козлов. – Я учусь в аспирантуре. Сижу потихоньку в библиотеке, читаю книжки. Мне никто не нужен.

– А прежде?

– Что – прежде?

– Когда учились в институте, у вас были товарищи? Вы приходили на занятия, вас окружали однокурсники. С кем-то из них вы были дружны?

– Нет, – ответил Козлов, подумав.

– А в чем причина? Вас не принимали в свой круг? Или вы сами сторонились?

– Не знаю. Не могу объяснить.

– Отношения с окружающими были хорошие? Или натянутые?

– Ровные.

– Со всеми?

– Да.

– Но кто-то из окружающих был вам более симпатичен?

– Вы мне все друзей подыскиваете, – невесело усмехнулся Козлов. – Не было у меня друзей, говорю же вам.

– И в гости вы никогда ни к кому не ходили?

– Почему же? Ходил.

– К кому?

– К Славику Богучарову, к Артемьеву.

Хургин торопливо делал записи в блокноте.

– Еще к кому? – спросил он.

– Не помню.

– Значит, к этим двоим чаще всего ходили?

– Часто – это сильно сказано. Раза три или четыре, вот и все.

– А к остальным?

– Нет, не ходил.

– Почему? Не приглашали?

– Приглашали. Мне просто не хотелось. Думаю, в этом причина. Мне в одиночестве лучше, чем на людях.

«И профессор Вольский в нем это подметил. Значит, все правда».

– Вы ведь в детском доме воспитывались?

– Да.

Хургин извлек из своего неподъемного портфеля массивный альбом, при виде которого Козлов в изумлении выгнул дугой брови.

– Это альбом с вашими фотографиями, – сказал с несколько виноватым видом Хургин. – Его изъяли при обыске в вашей квартире. Я эти фотографии увидел в кабинете у Большакова и попросил на один вечер, чтобы посмотреть их вместе с вами.

– Зачем? – спросил хрипло Козлов.

– Мне все про вас интересно. Ваше детство, ваши родственники. Вообще все люди, которые вас окружали.