Приснись мне, убийца
Шрифт:
– Вполне. Значит, дело в самом Олеге?
– Да.
– Он рассказывал мне, что даже когда его приглашали в гости, он это приглашение зачастую игнорировал.
– Возможно. Он действительно редко появлялся в наших компаниях.
– Но вас-то лично он не обходил стороной, насколько мне известно.
– Да.
– И в гостях у вас бывал?
– Не так чтобы очень часто это происходило, но случалось.
– И как он себя вел?
– Никак. Сидел неприметно в уголке, слушал, что говорят другие, иногда книжку листал.
– Он был неконтактный человек?
– Нет. Абсолютно. Весь в себе.
– Без эмоций, без поступков, – предположил Хургин.
– Я бы не сказал. Просто все пряталось глубоко в душе.
– Бросьте! – махнул рукой Хургин. – Если нет никаких внешних проявлений, то и внутри все тихо и спокойно.
– Иногда наблюдались и внешние проявления.
– Например?
– Однажды я даже видел Олега плачущим.
– Неужели?
Изумление Хургина было совершенно искренним.
– Да. Это случилось в лагерях.
– В каких лагерях? – не понял Хургин.
– Мы по окончании института на месяц отправились в летние лагеря, из нас офицеров делали. Профиль у нас был танковый, и в программе стояли стрельбы, вождение… Все как положено, в общем. Однажды мы шли колонной, и головной танк переехал собаку, она или больная была, или старая и лежала прямо в колее, не убежала. Механик-водитель принял немного в сторону, но недостаточно и переехал собаке лапы. А мы с Козловым во втором танке в башне сидели и видели глаза этой собаки. Она уже не могла двигаться и с такой печалью и мольбой на нас смотрела – прямо как человек. А танк надвигался, надвигался, мы думали, наш механик тоже объедет собаку стороной, а он, наоборот, накрыл ее гусеницей. Танк проехал, и мы увидели плоскую, как блин, собаку и такие же плоские внутренности, размазанные по дороге. Мне показалось тогда, что над ними даже пар поднимался – они были еще теплые.
Богучаров замолчал. Где-то за стеной зазвенел телефон. Вентилятор в дальнем углу с бесполезной хлопотливостью гонял воздух.
– На нас эта история с собакой, конечно, подействовала, – сказал после паузы Богучаров. – Настроение – ноль, едем и молчим, потом я поворачиваю голову – а у Олежки все лицо в слезах. Я даже не поверил поначалу.
– Почему не поверили?
– Не думал, что на него это так подействует. История, конечно, неприятная, но к чему же слезы лить. Я даже хотел ему сказать, что не надо так близко к сердцу все принимать, положил ему руку на плечо, а когда он обернулся и я его глаза увидел… – Богучаров развел руками и покачал головой. – Это была вселенская скорбь, клянусь. И я дар речи потерял.
– Вы с ним когда-нибудь позже вспоминали эту историю?
– Нет. Такой, знаете, молчаливый уговор – не вспоминать.
– Тайное братство посвященных, да?
– Да.
– А вот такой еще у меня вопрос. Вы собирались в компании – и чем занимались? Музыку слушали? Или говорили о чем-то?
– Всякое
– Со спиртным сидели?
– Конечно.
– Много пили?
– По количеству – нет, а по состоянию – да.
– Это как?
– Я сейчас гораздо больше выпиваю, но почти не пьянею при этом. А тогда – молодой, зеленый – рюмку хлопнул, и уже хорошо. Организм слабоват был против алкоголя.
– И Козлов с вами пил?
– Не помню. Наверное, пил.
– Но все было в пределах нормы? Не больше, не меньше других?
– Мне кажется, даже меньше остальных. Он мне таким и запомнился – тихоня, замкнутый в себе. Всегда один, даже если вокруг него люди.
– Он бывал откровенен?
– Нет.
– И никогда ничего о себе не рассказывал?
– Нет.
– О родителях своих, например, – подсказал Хургин.
– А разве у него были родители? Он в детдоме воспитывался, насколько я знаю.
– До восьми лет он жил с матерью.
– Я об этом не знал, – признался Богучаров.
– Мать погибла, а отец и сейчас живет где-то. Вы никогда ничего об отце не слышали?
– Нет.
– Козлов даже не упоминал о нем?
– Нет.
– Может быть, кому-то другому говорил, не вам?
– Я этого не знаю.
– С кем Олег был так близок, как с вами?
Богучаров задумался.
– С Колей Артемьевым, больше ни с кем, пожалуй.
И сам Козлов называл эту фамилию – Артемьев. Она была записана в блокноте доктора. Но Артемьев где-то далеко на Севере, и его следы затерялись.
– Да, еще Артемьев, – сказал Хургин. – Но его сейчас не найти?
– Почему не найти? – удивился Богучаров и взял со стола пухлую записную книжку. – Он живет в Североморске. Звонил мне пару месяцев назад, узнавал обстановку. Хочет вернуться, не нравится ему там.
– И у вас есть его координаты? – спросил Хургин с вспыхнувшей надеждой.
– Он мне свой телефон оставил. Вам-то я его дам. – Богучаров засмеялся. – Все-таки видно, что вы не из милиции. Совсем в другом русле у нас с вами разговор прошел. Все больше про душу. А у тех вопросы – не психопат ли он, не замечали ли прежде отклонений?
– Ну и как? – попал в нужный тон Хургин. – Не замечали отклонений?
– Он обычный парень. Только переживает все глубже и сильнее.
– Да, конечно, – сказал Хургин и в задумчивости забарабанил по столу пальцами. – Переживает глубже и сильнее.
Может быть, в этом разгадка?
Глава 30
Наверное, Богучаров все-таки предварительно позвонил Артемьеву, потому что, когда Хургин, услышав в телефонной трубке далекий голос, сказал: «Здравствуйте, моя фамилия Хургин, я хотел бы с вами побеседовать об Олеге Козлове», Артемьев лишь коротко ответил: «Здравствуйте», – и замолчал, и вот эта пауза ожидания подсказала доктору, что Артемьев уже посвящен в детали происходящего.